Роджер Желязны - Момент бури

И мы убирали. К полудню Элеонора не выдержала — сказалось напряжение предыдущих дней, — и я повез ее к себе домой, потому что мы работали у гавани, ближе ко мне.

Вот почти и вся история — от света к тьме и снова к свету, — кроме самого конца, который мне неизвестен. Я могу рассказать лишь его начало…

Элеонора пошла к дому, а я загонял машину в гараж. Почему я не оставил ее с собой?.. Не знаю. Может быть, виновато солнце, которое превратило мир в рай, скрыв его мерзость. Может быть, моя любовь, испарившийся дух ночи и восторжествовавшее счастье.

Я поставил машину и зашагал по аллее. Я был на пол-пути к углу, где встретил огра, когда услышал ее крик.

Я побежал. Страх придал мне сил.

За углом в луже стоял человек с мешком, как у Чака. Он рылся в сумочке Элеоноры, а она лежала неподалеку на земле — так неподвижно! — с окровавленной головой…

Я бросился вперед, на бегу нажав кнопку. Он обернулся, выронил сумочку и схватился за револьвер, висевший на поясе.

Мы были в тридцати футах друг от друга, и я бросил трость.

Он прицелился, и в этот момент моя трость упала в лужу, в которой он стоял.

Элеонора еще дышала. Я внес ее в дом и вызвал врача — не помню как; вообще ничего отчетливо не помню. И ждал, и ждал.

Она прожила еще двенадцать часов и умерла. Дважды приходила в себя до операции и ни разу после. Только раз мне улыбнулась и снова заснула.

Я не знаю.

Ничего.

Случилось так, что я вновь стал мэром Бетти. Надо было восстанавливать город. Я работал, работал без устали, как сумасшедший, и оставил его таким же ярким и светлым, каким впервые увидел. Думаю, что если бы захотел, то мог остаться на посту мэра после выборов в ноябре. Но я не хотел.

Городской Совет отклонил мои возражения и принял решение возвести на площади статую Годфри Джастина Холмса рядом со статуей Элеоноры Ширрер — напротив вычищенного и отполированного Уитта. Наверное, там они и стоят.

Я сказал, что никогда не вернусь; но кто знает? Через долгие годы скитаний я, быть может, вновь прилечу на ставшую незнакомой Бетти хотя бы для того, чтобы возложить венок к одной статуе.

Прибыл корабль — Остановка в Пути; я попрощался и взошел на борт.

Я взошел на борт и забылся холодным сном.

Летят годы. Я их не считаю. Но об одном думаю часто: есть где-то Золотой Век, мой Ренессанс, быть может, в другом месте, быть может, в другом времени; надо лишь дождаться или купить билет. Не знаю, куда или когда. А кто знает? Где все вчерашние дожди?

Снаружи холод и тишина; движение не ощущается.

Нет луны, и звезды ярки, как бриллианты.

Фредерик Браун

Купол

Кайл Брейден удобно расположился в кресле, не сводя глаз с рубильника на противоположной стене. Готов ли он пойти на риск и повернуть его? Миллион, наверное, даже миллиард раз задавал он себе этот вопрос за последние тридцать лет. Да, сегодня в полдень будет ровно тридцать лет.

Поворот рубильника скорее всего приведет к смерти. Только неизвестно — к какой. Ясно лишь, что не от атомной бомбы — все бомбы наверняка использовали много лет назад. Их было достаточно, чтобы полностью уничтожить цивилизацию. И даже больше чем достаточно. А по его подсчетам выходило, что человек сможет взяться за создание новой цивилизации примерно через сто лет. Человек или то, что после него останется.

Но что все-таки сейчас там, по ту сторону куполообразного силового поля, которое до сих пор защищает его от страшной действительности? Люди, живущие, как звери? Или человечество, истребив себя, оставило Землю другим, менее жестоким существам?

Вот бы убрать купол на время, а потом восстановить… Он давно бы на это решился. Еще десять — пятнадцать лет назад. Но чтобы создать силовое поле, нужно очень много энергии, куда больше, чем для сохранения уже созданного. Когда он впервые включил аппаратуру, энергии на Земле было еще в достатке.

Естественно, едва возникнув, силовое поле оборвало все связи с внешним миром, но внутренних источников энергии хватало и на личные нужды Брейдена, и на поддержание поля.

Да, решил он внезапно и окончательно, он повернет переключатель сегодня, через несколько часов, когда исполнится ровно тридцать лет. Тридцать лет — что ж, в одиночестве он прожил достаточно долго.

А ведь он вовсе не хотел оставаться один. Если б Мира не покинула его тогда… Теперь поздно думать об этом, но в который уже раз нахлынули воспоминания. Как она была наивна, желая разделить судьбу человечества, зачем бросилась помогать тем, кто не нуждался более ни в какой помощи? А ведь она любила его. Если б не это ее донкихотство, они бы поженились. Но он тогда выложил все начистоту и отпугнул ее. А как все могло быть чудесно, останься она с ним!

Он не сумел убедить Миру отчасти потому, что события развернулись неожиданно быстро. В то утро, выключив радио, он понял: в их распоряжении всего несколько часов. Нажал кнопку звонка и вызвал Миру, та вошла, как всегда красивая и спокойная. Можно было подумать, что она никогда не слушает по радио последние известия, не читает газет и вообще не знает, что происходит вокруг.

— Садись, дорогая, — предложил он ей.

Она широко раскрыла глаза, удивленная внезапной фамильярностью шефа, однако с присущей ей грацией села в кресло — как всегда, когда писала под диктовку. Достала ручку и приготовилась записывать.

— Мира, — сказал он. — Я вызвал тебя по личному делу. Очень личному. Я хочу предложить тебе стать моей женой.

Этого она никак не ожидала.

— Вы шутите, доктор Брейден!

— Нисколько, Мира. Знаю, я немного старше тебя, но, надеюсь, ты не считаешь меня стариком. Мне тридцать семь лет, хотя от постоянного переутомления я, возможно, и выгляжу старше. Тебе ведь двадцать семь?

— На той неделе исполнилось двадцать восемь. Но возраст ни при чем. Разница не имеет значения. Если я скажу: «Все это так неожиданно», мои слова прозвучат банально, но я и вправду не ожидала. Вы ведь даже, — она лукаво улыбнулась, — не пробовали ухаживать за мной. И пожалуй, вы мой первый шеф, который этого не делал.

Брейден тоже улыбнулся:

— Увы, не знал, что ты этого ждешь. Но шутки в сторону, Мира, я говорю серьезно. Ты согласна выйти за меня замуж?

Она в задумчивости смотрела на него.

— Не знаю. Самое удивительное, что я вас, наверное, немножечко люблю. Не знаю — почему. Вы всегда держались строго и официально, были целиком поглощены работой. Даже ни разу не пытались поцеловать меня или сказать комплимент. И все же… не нравится мне эта внезапность и… деловитость вашего предложения. Возможно, в другой раз, при других обстоятельствах, мы к этому вернемся. А пока… может, как-нибудь при случае вы мне скажете, что любите меня. Это бы помогло.