Кир Булычев - Съедобные тигры

Таня протянула тонкую сильную руку, помогая ему подняться по ступеням.

– На вас лица нет, – сказала она. – И сухого места. Все-таки что же случилось?

– Ничего, – смог наконец ответить Грубин. В фургоне было сравнительно тепло, и лампа над столом освещала учебники.

– Где Сидоров?

– Готовится, – сказал Грубин.

– Вы себя плохо чувствуете? – спросила Таня.

– Нет. Дайте соберусь с силами. Извините меня.

– За что?

– За то, что ворвался в такое позднее время.

– Так вы же не ворвались. Я сама вас позвала. К чему же готовится Сидоров?

– Чтобы вас убить.

– Убить? – засмеялась Таня. – За что же он будет меня убивать?

– За математику.

– Вы себя плохо чувствуете?

– Послушайте меня, Таня, – сказал Грубин тихо, но убедительно. – Я совершенно нормальный человек. Хотя, может быть, сейчас и не похож на нормального. Но Сидоров вас хочет съесть.

– Он всегда так говорит. Это его любимая шутка. Он в общем не злой.

– Это не шутка, Таня. Он вас и в самом деле хочет съесть. Чтобы овладеть вашими знаниями в математике.

– Так зачем же для этого меня есть? Учиться надо.

Таня не переставала улыбаться. Она, хоть и полагала Сидорова чудаком, все равно не боялась его. Она решила отвлечь Грубина от ненормальных мыслей.

– А я вот русским языком занимаюсь, – сказала она. – Я к математике способная, а к русскому языку не очень. Я двадцать школ сменила, пока с мамой и папой ездила по циркам. Вот и хромает у меня грамотность. Знаете, я парашют через «у» написала в диктанте. Смешно, правда?

– Нет, все это не смешно. Вам грозит опасность. И если мы не поймаем сегодня его за руку, русский язык вам никогда не понадобится. Не перебивайте меня. У него как звери выступают? Они у него изображают других зверей. А почему? Потому что он одних зверей другими кормит и всю информацию из клеток им передает, как планарии.

– Ничего не понимаю, – сказала Таня.

В этот момент Грубин замер и прижал палец к губам. Таня тоже замолчала.

Кто-то неподалеку поскользнулся, угодил, видно, в лужу и выругался.

– Садитесь за стол, – прошептал Грубин. – Как ни в чем не бывало.

Сам он нырнул в открытый шкаф, спрятался среди платьев. Блестки царапали кожу, и пахло пудрой.

Таня и в самом деле подчинилась настойчивости, прозвучавшей в голосе Грубина. Она села за стол, и тут же Грубин в щель между платьями увидел за стеклом мокрое длинное лицо дрессировщика. Грубин весь сжался, как перед прыжком в воду. Заскрипели ступеньки. В дверь тихо постучали.

– Кто там? – спросила Таня, не вставая с места.

Она вдруг побледнела.

– Это я, Сидоров, – сказал дрессировщик, открывая незапертую дверь. – У меня сигареты кончились, а все спят. У тебя, Танечка, не найдется?

– Вы же знаете, что я не курю, – сказала Таня, поднимаясь и отходя на шаг назад.

– Не бойся, девочка, – сказал Сидоров. – У меня в голове только хорошие мысли.

С Сидорова стекала вода, от гладко причесанной головы поднимался пар. Сидоров быстро дышал. Он сделал два шага по направлению к Тане.

– Спокойно, милая, – сказал он. – Я только погреюсь. Посижу и погреюсь. Ты не возражаешь?

– Вы пьяны, Сидоров, – сказала Таня. – Идите спать.

– Нет, – сказал Сидоров и вынул из кармана руку. В руке был нож. Сидоров прыгнул вперед.

Но Грубин прыгнул ему навстречу. Он, хоть и не ел никогда тигров, был готов к действиям Сидорова. Он был мужчиной и защищал жизнь женщины. Он не мог допустить, чтобы Таню съели.

Они столкнулись в воздухе. Нож дрессировщика скользнул по руке Грубина и выпал.

– Ты! – вскричал Сидоров, отлетая в угол. – Ты! Предатель! Иуда! Сам не ешь и другим не даешь!

Грубин успел наступить на нож и схватил стул. Сидоров на четвереньках отползал к двери.

– Держите его, – сказала Таня. – Мы его свяжем!

Дрессировщик метнулся назад, громадным прыжком выскочил из фургона. Грубин бросился за ним.

Снова вышла луна, и видно было, как фигура, мало схожая с человеческой, несется к клеткам.

Еще мгновение – звякнул засов, и Сидоров оказался за прутьями решетки.

Саша и Таня бежали к клеткам и почему-то молчали, не звали на помощь, не будили людей. Как будто стеснялись того, что происходило у них на глазах. А у них на глазах голодные тигры, раздраженные гадкой погодой, невыспавшиеся, кинулись к дрессировщику. Короткая схватка, сплетение тел, рычание, лай и мяуканье…

Открывались двери фургонов. Артисты выскакивали, разбуженные шумом, повсюду загорались огни.

Но когда удалось войти в клетку, все было кончено. Сидорова растерзали хищники.

Никто не заметил, как Грубин нагнулся у решетки и поднял свалившийся с пальца Сидорова перстень старинной индийской работы…

Дня через два Таня Карантонис сидела у Грубина в маленькой, хоть и прибранной, но все-таки захламленной комнате. Они пили чай. Соседи уже раза по три заглядывали – кто просил соли, кто сахару. Соседей измучило любопытство.

– Спасибо за ужин, – сказала Таня. – Вы все приготовили лучше, чем в ресторане.

– Старался. – Грубин поглядел на Таню с нежностью. – А как цыпленок табака под утюгом? Неплохо?

– Я бы никогда не догадалась, что под утюгом, – сказала Таня.

Она осунулась, похудела за эти дни – то допрос у следователя, то собрание в цирке.

– Так, значит, следствие решило, что это был несчастный случай? – спросил Грубин, хотя и сам все знал.

– Да. В состоянии опьянения Сидоров забрался в клетку с тиграми и погиб. Ужасно все это! Ведь из-за меня, понимаете, из-за меня!

– Отлично понимаю, – сказал Саша Грубин. – Если бы он не погиб, то вас бы не было в живых.

– Ужасно! – повторила Таня. – А вы говорили про перстень. Он у вас?

– Да. В Москву его отошлю, на исследование.

– Но ведь признайтесь, Саша, что это был бред. Что он был больной человек.

– Рад бы, – сказал Грубин.

– Признайтесь, мне будет легче.

– Вы умеете звукам подражать?

– При чем здесь это? Не умею.

– Тогда прокукарекайте.

– Я не умею.

– Попробуйте.

Таня улыбнулась вымученной, усталой улыбкой.

– Вы хотите меня отвлечь?

– И все-таки.

Таня открыла рот, и тут дом огласился веселым натуральным петушиным криком.

– Ой! – сказала Таня и зажала рот рукой.

– Вот видите, – сказал Грубин. – Мы же с вами цыпленка табака ели.

– И вы туда подсыпали растворителя?

– Да, иначе как бы вы мне поверили?

– Как вам не стыдно!

Старик Ложкин, натуралист-любитель, который жил над Грубиным, сказал жене:

– Скрытным Грубин стал. Петуха дома держит. А зачем?

– Это у него циркачка сидит, звукоподражательница, – ответила жена и вернулась к прерванному вязанию.