Вячеслав Рыбаков - На будущий год в Москве

А в остальном сквер не изменился.

Зеленым свежим дымом дымили майские деревья, пахло размякшими, распаренными газонами, птицы ошалело дребездели, будто депутаты, каждая свое и все разом… бабки на лавочках… вот мам с колясками – совсем не стало… И окна жилых домов поодаль по случаю нежданного тепла распахнулись чуть ли не все, и песня из какого-то доносилась вполне подходящая, весенняя: «Будет ласковый дождь, будет запах земли, щебет юрких стрижей от зари до зари…» Друзья взгромоздились на спинку скамейки, поставили ноги на сиденье, неторопливо закурили. Домой Лэю совершенно не шлось. Непонятно, как все случившееся преподносить маме. Пожалуй, подумал он, я ей тоже скажу, что кассету на помойке нашел. Нефиг ее впутывать, ей и так достанется… Зайти, что ли, в аптеку, купить валидолу побольше? Ох, да еще как-то с папашкой коннектиться… Блин.

«И Весна, и Весна встретит новый рассвет, не заметив, что нас уже нет…» – пело одно из дальних окон.

Ничего. В левой руке сигарета, в правой пиво… Разрулим.

– Эта тварь зачем-то велела папашку к ней тоже привести, – проговорил Лэй. Нат выпустил дым.

– Злая, – сообщил он веско.

– Спасибо, что сказал.

Прихлебнули разом.

– Они у тебя совсем не общаются? – спросил Нат.

– Напрочь.

Нат шевельнул плечом недоуменно.

– Не понимаю… Надо ж так друг дружку задолбать… – Затянуся, выдохнул. – А ты к нему как относишься?

– А не знаю, – честно ответил Лэй, – Ненавижу, наверное. Я его уже плохо помню. Помню, иногда с ним побазлать было в жилу, он так все объяснял конкретно… – Помедлил. – Поначалу мне то и дело его о чем-нибудь спросить хотелось, то про одно, то про другое… схвачусь – а его нету.

Пиво угрелось и сомлело в животах, но напряжение не сходило. Лэю в голову закатилась еще одна явно взрослая мысль: вот так живешь себе, живешь, все катит нормально, со всеми мелочами приятными и неприятными, но в одном, что называется, русле – и вдруг шмяк лбом! И вся разница между приятностями и неприятностями оказывается такой незначительной, когда происходит настоящий шмяк…

А интересно: типа когда происходит настоящая приятность… даже не придумать, что это может быть такое, – но вот настоящая… Все прежние приятности окажутся тоже такими же мелкими, как сейчас, после настоящего шмяка, оказались неприятности?

Он покосился на Ната. Сказать ему такую мысль, не сказать?

Не, не сказать. Занудно. Этакий отстой каждый сам в себе рожает, молча.

– Что делать будем? – спросил Нат.

– С чем? – удивленно воззрился на него Лэй.

– Не с чем, а с кем.

– С папашкой? – не понял Лэй. Нат покосился на него иронично.

– Тебя заклинило на нем, что ли? Я про нас.

Лэй все не понимал.

– Ну ведь кто-то же ссучился! – с некоторым раздражением от его непонятливости пояснил Нат. Лэй кисло отвернулся.

– Типа да… – нехотя ответил он.

– И тебе не интересно, кто?

– Может, забьем? – неуверенно предложил Лэй. Ему жутко не хотелось играть в сыщика внутри собственной жизни. И внутри жизни друзей.

– Вот блин, – сказал Нат. – Дали по одной щеке, подставь задницу, да? Дали по заднице – подставь передницу? Ты хочешь знать, кто из нас сука, а кто нет? Или хочешь делать вид, что все нормалек, но при том всех подозревать, что они суки?

– Подозревать не хочу.

– Значит?

– Ну а что мы? Возьмем Толяна и девиц за грудки и начнем пытать: ты? а может, ты?

– За Таньку я ручаюсь, – тут же сообщил Нат.

– Да я за всех за нас ручаюсь, блин, – угрюмо ответил Лэй. – В том-то и фишка.

Умолкли. Нат чуть поспешно всосал хороший глоток, булькнул горлом и сгорбился, глядя прямо перед собой. Без-надега, подумал Лэй. Хорошо, что у меня сейчас девчонки нет и мне не придется про нее думать: она? не она? Бедный Нат.

– Может, он не гнус, этот гнус. Может, родакам ляпнул сглупа – а они струхнули и заставили, – неуверенно постарался утешить друга Лэй. Нат не ответил.

Долго молчали – и пиво кончилось.

Домой обоим не хотелось по-прежнему. А пива хотелось. Переглянувшись и поняв друг друга без слов, парни соскочили со своего насеста, оставив на облупленной белой краске скамьи свежие земляные следы – впрочем, на ней хватало и несвежих, – и двинулись к угловому подвальчику за добавкой. В животах мягко лучилось. Но добавить надлежало по-любому.

Здесь выбор был побогаче, чем в школьном буфете, только вот цены все равно отбрасывали к тем же названиям; Лэй оказался верен «Власовскому», а Нат, поколебавшись слегка, – Лэй косил на него насмешливо, – все-таки опять цапнул своего «Сахарова», хоть он и тянул на рупь с хвостиком дороже. Однако на сей раз крышка с изнанки оказалась вовсе пустой. Нат молча покрутил носом и с демонстративным спокойствием кинул крышку на пол; Лэй от комментариев воздержался, хотя на кончике языка уже вертелось: «Халявщик!», или «Жадность фраера сгубила…»

Сегодня и впрямь какое-то единство возникло между ними. Не сговариваясь, они пошли не обратно в сквер – насиделись, хватит, надо подвигаться, – а повернули к Шпалерной. Громче, чем про ласковый дождь, из открытого окошка точнехонько над ними пел теперь чуть надорванный, полный ссохшегося отчаяния мужской голос: «Как оказалось, Родина наша – галут. Вслед нам собаки или соседи лаяли. В иллюминатор лбом, слезами в стекло – на будущий год в Ерушалаиме…»

– Нескладуха, – проговорил Лэй, отхлебнув. – Не понимаю. Лбом на будущий год? Слезами на будущий год? Стекло на будущий год?

Нат тоже отхлебнул. Они завернули за угол, и тяжелое каменное ребро дома отсекло и отодвинуло звук – как бык какой-нибудь в троллейбусе сдвигает плечом сильно загородившую ему дорогу сухонькую, невесомую бабку, типа ветеранку-блокадницу. Прохожих почти не было – зато «мерсы», «лендроверы», «паджеро» и прочие бандовозы перли по Шпалерной сплошной чередой гладких бугров, как склеенные; разом останавливались, разом трогались сызнова. Будто на ленте подачи багажа в аэропорту – Лэй видел однажды. Только тут одна лента ехала в одну сторону, а параллельно другая – в другую. Но впереди, на противоположной полосе, начинались какие-то затрудненные вихляния – вдали громоздилась, перегородив чуть не полторы полосы проезжей части, моечная машина полиции нравов и, всполошенно жуя вспышки цветастых своих спецсигналов, обрабатывала стену дома пенным потоком. Бандовозы, едва не скобля дружка дружку тысячедолларовыми боками, на цыпочках крались вброд по плещущему поперек улицы потоку.

И куда они все едут, блин? Середина дня, работать бы надо… Их, что ли, всех тоже из школы за родаками отправили?

– Это фраза такая, – наконец ответил Нат. – Про Ерушалаим. Там же в первом веке чумовая заваруха была, римляки всех растрясли налево-направо, получилось рассеяние. Я вообще-то пацан не кошерный… эрудицией не угнетен и до тонкостей тебе все это не перетру – но дед, помню, грузил, что если о чем-нибудь просишь Бога, эту фразу как бы надо в молитву вставлять. И уж обязательно – во время пасхальной трапезы, что ли… Он говорил так: на следующий год – в возрожденном Иерусалиме! Типа – вот надеемся, что уже в будущем году мы с вами вернемся в Иерусалим и отстроим его заново. – Отхлебнул. – И так по всему миру две тысячи лет.