Джон Стиц - Число погибших

Сотрудникам службы занятости вовсе не улыбалась перспектива заканчивать мое оформление в тот же день, но в конце концов им пришлось смириться. На пропуске красовалась та же отвратительная физиономия, что и в моем бумажнике, но зато я получил право входить и выходить, когда вздумается.

План, который мне выдали, был неплох, но, очевидно, несколько устарел и, кроме того, был явно составлен в соответствии с их собственными вкусами. Это означало, что он подробно рассказывал обо всех студиях, закусочных, складских помещениях и туалетах, но стыдливо умалчивал о коекаких действующих службах.

Прогулка по коридорам МНБС подействовала на меня угнетающе. В моей собственной компании работали двадцать человек, и все хорошо знали друг друга. Здесь же трудилось, должно быть, не меньше сотни, и никому не было дела до мелкой сошки вроде меня.

Другая причина, по которой я впал в уныние, воспоминания о телестудии, где я работал много лет тому назад. Я сделал вялую попытку убедить себя в том, что вещи, так беспокоившие меня тогда, давно уже в прошлом, однако вчерашний репортаж о несчастном случае не давал оснований для подобного оптимизма.

Первым делом я заглянул на крышу. Посадочная площадка выглядела совсем неплохо. Я обнаружил там пять джамперов — реактивных самолетов с вертикальным взлетом и посадкой — все хорошо знакомой мне конструкции и, судя по виду, во вполне приличном состоянии. На их фюзеляжах красовались большие красные буквы «МНБС».

Архив, тоже не указанный на плане, на первый взгляд был гораздо больше того, которым я в свое время пользовался. Решив, что в первый день новичку разрешается проявить любопытство, я вошел и немного осмотрелся. Большинство каталожных ящиков были забиты ссылками на газетные статьи. Подшивки «Геральд трибюн» охватывали последние несколько месяцев, а более давние материалы, несомненно, хранились в памяти компьютеров. Я просмотрел список только что поступивших фото- и видеоматериалов и был потрясен.

Куча народа занималась исключительно тем, что интервьюировала каждого человека, смерть которого должна оказаться важным событием. Таких досье я нашел не десяток и не два — их были сотни, и все настолько подробные, что позавидовал бы любой Фримен. Краткие биографические очерки, подборки фотоснимков, цитаты из выступлений, копии газетных статей — и все подобрано настолько тщательно, что я просто диву давался.

Когда я вновь поднялся на второй этаж, здание уже почти опустело. Рабочий день окончился, кабинет Хартли был заперт, и свет внутри не горел. Я прошелся по коридору, стараясь запомнить имена на дверях. Дойдя до кабинета Джанет, я увидел, что дверь открыта, но внутри никого нет.

Чуть подальше по коридору раздавались голоса. Я подошел к двери с табличкой «Шон Франке»: голоса доносились оттуда. Слышно стало немного получше, но слова я все равно разбирал с трудом. Я отошел от двери и остановился возле ближайшего информационного экрана.

В коридоре гулко разносились обрывки фраз:

— …более осторожно… теплая одежда не понадобится…

Я уже прикидывал, не подойти ли поближе, но все-таки не решился и правильно сделал: изображая крайнюю увлеченность правилами внутреннего распорядка и правительственными распоряжениями, на которых они были основаны, я краем глаза уловил в интересующей меня двери легкое движение: словно кто-то быстро выглянул в коридор и тут же убрал голову обратно.

На некоторое время за дверью воцарилась тишина, а потом я снова услышал голоса — на этот раз чуть более различимые:

— …перерабатываем… неплохо бы и в отпуск… пора закругляться…

Последовала еще одна короткая пауза, а потом из кабинета вышли двое мужчин и погасили за собой свет. Пока я решал, заметить их или нет, Гленн Хартли произнес нарочито громко, давая понять, что обращается именно ко мне:

— Как удачно, что вы все еще здесь!

Я оглянулся, всем своим видом изображая крайнее удивление:

— Добрый вечер, мистер Хартли.

— Шон Франке весь день был очень занят, но, если вы не против, он хотел бы побеседовать с вами сейчас.

Поскольку было очевидно, что второй мужчина и есть Шон, я без колебаний направился прямо к нему.

Как всякий ведущий, на экране Шон почти не отрывал глаз от камеры, чтобы телезрителям казалось, что он смотрит прямо на них, но в жизни его взгляд производил совсем другое впечатление. Он был лихорадочным и каким-то птичьим. Шон по-прежнему большей частью смотрел прямо перед собой, но зрачки его при этом метались из стороны в сторону, как будто он попал в незнакомое окружение и пытается поскорее все рассмотреть.

Хартли представил нас друг другу.

— Я рад, что вы смогли начать сразу же, — сказал Шон. — Мы, конечно, пользовались услугами других водителей, но одному бедняге пришлось работать почти по двадцать часов в сутки.

— А в сутках всего двадцать четыре с половиной часа, — поддакнул я.

Шон скривился — то ли потому, что я показался ему дураком, то ли он вообще не выносил всяких затертых клише, трудно сказать. Но тут же его лицо озарилось широкой улыбкой опытного ведущего.

— Увы, увы. Вот и мне пора домой. Странно, что вы в такое время все еще здесь.

— Мне тут пока все в новинку. Даже просто побыть в этом здании, и то интересно. Жду не дождусь, когда мы отправимся на задание. — Внезапно я испугался, что опять слишком тороплю события, и замолчал. Шон сделал вид, что ничего не заметил.

— Итак, вас уже ознакомили с необходимыми требованиями и подключили к пейджинговой связи?

— Да, сэр. Все в порядке.

Франко и Хартли распрощались со мной, и я остался в коридоре один. Я задумался о том, что же мне делать дальше, и тут вспомнил, что видел внизу какую-то забегаловку. Последний раз я слегка перекусил в самолете Библос Гелиум.

В кафетерии не было ни души. Весь персонал уже разошелся, работал только торговый автомат. Он выдал мне пару сандвичей и чашку чая, и вскоре я почувствовал себя значительно лучше. Приятно все-таки иметь возможность перекусить, не завися от расписания общественных заведений.

Вспоминая минувший день, я наслаждался едой и почти уже собрался уходить, когда мимо кафетерия торопливо прошла Джанет. Я решил было, что она меня не заметила, но недооценил ее наблюдательности. Спустя мгновение она вновь появилась в дверях и вошла внутрь.

— Я вижу, вы уже освоились, Леттерер, — легко сказала она. — Но почему вы не идете домой? Если хотите что-нибудь спросить, спрашивайте, а то я уже ухожу…

Странно было слышать, как она обращается ко мне по фамилии — ведь мы с нею были одного возраста. Неудобно было задерживать ее после долгого и, очевидно, тяжелого трудового дня, но один вопрос я все-таки задал: