Прыгнуть выше себя - Игорь Маркович Росоховатский
«Может быть еще одно объяснение: стреляли в комнате, пуля срикошетировала от какого-то предмета, чем и объясняется ее деформация в двух местах. Но в таком случае на предмете, о который она ударилась, должен остаться явственный след. А при осмотре его не удалось обнаружить…»
Повинуясь скорее интуиции, чем логике, Трофимов опять тщательнейшим образом осматривает стены и все предметы в комнате. Характерных вмятин и царапин не находит. Но не зря говорилось мудрецами: «Ищите и обрящете» — и не зря издревле считалось, что никакой труд не бывает совсем напрасным, — в щели письменного стола, под одним из ящиков, Павел Ефимович обнаруживает завалившуюся туда записку. Нервный женский почерк, прыгающие буквы: «Прекратите преследовать мужа. Вы и так достаточно попользовались его работами. В конце концов любое терпение когда-нибудь кончается. Он убьет Вас — и будет прав. Или же это сделаю я».
…Через несколько часов Трофимову становится известно, что записка написана женой Арсения Семеновича Бурундука Анной, или, как называли ее сотрудники, Аннушкой.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
9
⠀⠀ ⠀⠀
С Аннушкой Бурундук Трофимов встретился, будто случайно, в кафе самообслуживания напротив вычислительного центра, где она работала. Он пришел туда в обеденный перерыв, дождался, пока Аннушка выйдет, и стал с подносом за ней в очередь к раздаче. Павел Ефимович мог спокойно наблюдать за невысокой, казавшейся совсем еще молодой женщиной, с плавными линиями тела и нежной шеей. На нее часто засматривались мужчины, кто-то пытался заговорить, она отделывалась двумя-тремя холодно-вежливыми фразами. Ела она быстро, удивительно аккуратно, на нее приятно было смотреть. Павел Ефимович подкрепился варениками с творогом и поспешил на улицу за Аннушкой. Он споткнулся о порожек, и она оглянулась на него.
— Нам необходимо поговорить, — невпопад бормотнул он.
— Извините, у меня нет ни времени, ни желания.
Ее каблучки бойко стучат по асфальту, и Трофимову приходится ее догонять. Он идет рядом, краем глаза видит, как постепенно сквозь легкий загар проступает румянец, становится гуще, как негодующе супится стрельчатая бровь.
— Я следователь, — говорит Павел Ефимович. — По делу Сукачева.
Она резко останавливается, поворачивается к нему. Румянец отливает от лица, губы дрожат.
— Слушаю вас.
— Давайте присядем вон в том скверике. Задержу вас на несколько минут.
Она понимает, что он пытается успокоить ее, и начинает волноваться сильнее. На шее запульсировала голубая жилка, глаза чуть увлажняются.
Павел Ефимович подводит ее к уединенной скамейке, садится рядом, стараясь не смотреть на нее, чтобы не смущать еще больше, говорит:
— Вам, конечно, известно о смерти Анатолия Сукачева?
— Да.
— Я спрашиваю всех, кто хоть в какой-то мере знал покойного и может, так сказать, пролить свет… — Он запутывается в словосплетении и умолкает. Почему-то ему очень трудно разговаривать с этой женщиной.
Она прикусывает нижнюю губу так сильно, что, когда начинает говорить, там остаются следы зубов:
— Я знала покойного, но мои показания вряд ли помогут следствию.
— И все-таки…
— Я знала его с самой плохой стороны. Человек он был отвратительный.
— Предполагаете, что имелось немало людей, желавших его смерти?
Аннушка находит в себе силы взглянуть следователю в глаза:
— Я желала его смерти.
— И даже написали ему об этом…
— Думаете, что я…
— Пока еще ничего не предполагаю. Собираю факты. Почему вы написали Сукачеву?
— Не выдержала. Он ставил рогатки Арсению Семеновичу всюду, где только мог, не давал продвигаться по службе, защитить докторскую диссертацию. А в последнее время мешал ему опубликовать очень важные работы в журнале «Интегральные роботы». Сукачев и там был членом редколлегии, он пытался захватить все ключевые посты… Настоящий мафиози… А эти работы для Арсения — дело всей его жизни…
Павел Ефимович чувствовал, что она чего-то недоговаривает, и слегка помог ей:
— И еще…
Она удивленно взмахнула ресницами, обожгла взглядом:
— И еще он пытался за мной ухаживать… с одной целью, чтобы досадить Арсению, унизить его…
Трофимов видит, что ей хочется о чем-то спросить, губы приоткрываются, затем опять смыкаются. Павел Ефимович почти физически чувствует, как ей трудно. Наконец она решается:
— Вы будете опять говорить с мужем?
— Сами сказали — «долг службы».
— Старайтесь поменьше его терзать. К убийству он не имеет никакого отношения.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
10
⠀⠀ ⠀⠀
— Анна мне сообщила, что вы говорили с ней о Сукачеве…
Павел Ефимович кивает, вспоминая: «Старайтесь поменьше терзать его… А как это сделать? Думаете, вы подготовили его?» Он явственно видит следы бессонницы на выразительном, подвижном лице Арсения Семеновича и представляет себе его состояние.
— У меня уже сложилось некоторое представление об убитом. Оно противоречит рассказанному вами.
— Его уже нет. Зачем копаться в… — Бурундук умолкает, подбирая нужные слова, но так и не может их отыскать, произносит: — Он был несчастным человеком. Хотя и не без вины…
— В чем, по-вашему, состоит его несчастье и его вина?
— Чтобы вы поняли, начинать придется издали. Рос красивым мальчиком, знал об этом, взрослые баловали его, помогли придумать себя таким, каким хотелось стать, — сильным, талантливым, удачливым, великодушным. А дотянуться — силенок не хватило. Но разве не все люди, все без исключения, придумывают себя, назначают себе завышенную цену? Без этого, по-моему, мы и жить не можем. Но одни дотягиваются до приданного уровня, другие — нет.
— Как определить истинную цену?
— Истинной мы не знаем. Но наиболее приближается к ней только та цена, которую назначают тебе другие. С ней надо уметь смириться. А покойный не умел. Вот и вырос завистником, чудовищем. На словах — просто. А какая за всем этим трагедия души?
— Вы так спокойно говорите об этом?
— А вы хотите, чтобы я скрежетал зубами, кричал? Да, он мешал мне работать всюду, куда мог дотянуться. Списывал у меня, бессовестно использовал мои работы и перекрывал мне все пути. Так он самоутверждался, мстил за себя…
— Мстил?
— За свою безликость и бездарность. Когда он «заимствовал», это тоже была месть: вы можете лучше меня, а я вот возьму ваше и выдам за свое.
— На юридическом, кстати самом точном, языке это называется иначе.
— Знаю. Но уверен, что в
