Станислав Буркин - Фавн на берегу Томи

Во время звонка, когда гимназистки шумно покидали класс, под ноги ему приземлился, клюнув носом, бумажный самолетик. Дмитрий Борисович поднял и развернул тетрадный листок. На нем было нацарапано: «Ничего себе». Учитель озадаченно хмыкнул, сунул листок в карман и пошел в учительскую столовую.

В ту ночь Бакчарову снилось, как старичок Заушайский обнаружил через телескоп, что на Томск летит большая комета и вотвот уже сотрет одинокий, никому не нужный город с лица земли. «Есть только один способ, — объявил звездочет Заушайский, — взять этот магнит, выплавленный из метеоритной руды, и скакать прочь из города». Тогда учитель побледнел, отпрянул, при этом наткнулся рукой на клавиши рояля. Брякнул минорный аккорд, и он понял, что от судьбы не уйдешь. Провожать Бакчарова вышел на Новособорную площадь весь город. Мужчины вздыхали, а барышни плакали и махали ему платками. Наконец Бакчаров принял из рук профессора тяжеленный блин магнита и оседлал коня. Вдруг из толпы пробилась к нему заплаканная девушка. Это была Елисавета Яковлевна. Она с отчаянным воплем бросилась к нему и хотела чтото сказать. Но он только ласково похлопал ее по влажной от слез щеке, взглянул на рдеющие от адской кометы небеса и пришпорил горячего скакуна.

Мчался он в дремучей тайге, словно ветер. По сторонам от него мелькали стволы, а комета следовала за ним по пятам, до тех пор, пока яростный свист и жар от нее стали невыносимы. Тогда учитель размотал сверток, достал магнит и бросил его в болото, а сам поскакал в надежде укрыться за холмом на опушке леса. Позади него раздался страшный удар, деревья выпрыгнули с корнями из земли, и почва исчезла изпод копыт. Учитель слетел с коня, и его вихрем понесло по терзаемому чудовищным взрывом лесу.

Очнувшись от сновидения, Бакчаров взволнованно приподнялся на локтях и осоловело осмотрелся. Он был в уютной избушке, на своей пуховой горе. Сквозь двойные мутные стекла маленького окна в комнату падал луч восходящего солнца, и в нем бесполезно коптила ночная лампа.

Еще в подворотнях в тени заборов чернобелой корочкой таился лед, а солнце уже золотило веселые ручейки и глянец липкой новорожденной листвы. Нигде, ни в какой другой земле не бывает такой чудесной, ясной весны, как в Сибири. Она подобна светлой освободительной Пасхе. И почувствовать ее может только тот, кто сполна пережил лютый сибирской пост — почти полярную зиму, продолжавшуюся целых полгода.

Теперь учитель целый день с раннего утра мог проводить в весеннем лесу, где тени ветвей струились под ногами, где лес кланялся, скрипел и словно переговаривался с порывистым гуляющим по нему ветром. Пахло весной и сиренью. Дымка полосами стелилась над вспаханными полями на бесконечной равнине за широкой рекой. Покачивались и вились вихрями на ветру стайки белых весенних мотыльков над травами.

На Красную Горку учитель ездил свататься к Елисавете Яковлевне. Дело пришлось иметь со старухой, но на этот раз Дмитрий Борисович неплохо подготовился к этой встрече и смог ее одолеть.

Принюхиваясь к весне, учитель не спеша гулял по знакомому лесу, и тихое ощущение счастья струилось в его душе. Сидя под могучим кедром, он чиркал огрызком карандаша в блокноте и слушал, как величественно шепчутся с ветром доисторические деревья и как шумит хрустальными бубенцами о каменистое дно веселая язычница речка.

Теперь даже казавшееся мертвым дерево, возле которого учитель стрелялся по осени, ожило, расцвело и густо покрылось маленькими цветами. Всюду порхали бабочки, и кузнечики дружно скакали, когда учитель шел по траве. И в душе его теперь тоже воцарилась весна. И он знал, что когданибудь вновь придет осень, и листья вихрем понесутся над старым городом, облепляя скамейки и мокрые крыши домов. Что он снова задумчиво будет ходить за гимназистской кафедрой у исписанной мелом доски. А потом наступит зима, и вечерами он будет читать книги, съежившись у теплой трескучей печи. И никогда, никогда больше не вернется и не заиграет на своей чародейской свирели злой колдун, называвший себя Человеком.

…И Дмитрий Борисович, конечно, был прав. Потому что только спустя сорок два года, когда он уже ляжет в сибирскую землю, влюбленный почтальон Адам Шмерк, мерно крутя педали, подъезжал к мосту через реку Сан, недалеко от того самого места, где когдато пытался застрелиться один русский учитель. Стальной мост по конструкции больше напоминал железнодорожный. Въехав в ребристую его тень под балками, почтальон покатил в гору и неуклюже завилял от напряжения. Мечась из стороны в сторону, велосипед его как бы отражал беспомощную нервозность своего седока.

А впереди по пешеходной части моста шел гражданин в макинтоше и широкополой шляпе. Когда Шмерк, виляя, обогнал пешехода, тот окликнул его:

— Постойте!

Шмерк, недоумевая, с чего бы это незнакомец, да еще и явный чужак, окликал его, остановился, спешился и хмуро обернулся. Высокий, смуглый пожилой человек в это время сошел с пешеходной части моста и нагнулся зачемто на проезжую часть.

— Вот! — весело объявил он, махая конвертом. — Вы обронили письмо.

Шмерк так же хмуро проверил сумку и обнаружил, что забыл ее застегнуть.

На пожелтевшем конверте было написано «Польша, город Леско, аллея Любви, 3. Беате Красицкой».

«Ах ты Господи, — защемило чтото у почтальона в груди, когда он принял конверт, — это же письмо ее бабке! И не какоенибудь выпало, а именно это», — посетовал он, тяжело вздохнул и поблагодарил прохожего, приподняв за козырек угловатую польскую фуражку.

Еще пыхтя после подъема, Шмерк провел платком по взмокшему лбу, вернул на место головной убор и покатил вниз по мосту, а там дальше вырулил на дорогу, широкой дугой сворачивавшую в небольшой европейский город с романским костелом и приземистым замком Кмитув. Он съехал на ухабистую тропу под буками и устремился к особняку Кисельских.

А незнакомец, поднявший письмо, пройдя мост, тут же сошел с дороги, спустился крутой тропкой на берег реки и пробрался под бурые стальные балки моста. Там в густой тени и зарослях ивняка он снял шляпу, пригнулся, осмотрелся по сторонам и словно по волшебству исчез.

И больше того человека в городе Леско никто никогда не видел. Разве что вечером того же дня одна маленькая речная нимфа весело плеснулась под мостом, поймав хитрый, невидимый для смертных взгляд фавна, колдовавшего у реки.

Автор приносит особую благодарность своим друзьям, оказавшим неоценимую поддержку в создании этой книги. В том числе:

— Петру Румянцеву за исторические консультации (прежде всего по истории нашего любимого Томска);