Анна Богданец - Клуб любителей фантастики, 2004

— Почему? Почему сразу никто не предположил такой возможности? — выдохнул Ямамото.

— Когда в первой половине двадцатого века любую опухоль пытались излечить рентгенотерапевтическими процедурами, никто даже и не мог помыслить о возможности лучевой болезни, не так ли? — ответил, зевая, Асасабуро Такахаси.

Ямамото замолчал. Потом задумчиво изрек:

— Что делать теперь?

Такахаси пожал плечами и прервал соединение. Подошел к сидевшей за ноутбуком жене, тронул ее за плечо.

— Да? — обернулась та.

— Аэри, нам надо уезжать из Японии. Куда-нибудь подальше. В Гималаи, например.

— Весьма неожиданное предложение, — ответила Аэри. — Что случилось?

— Дважды я пытался осчастливить мир. Сперва подарил людям харуконпютаа. В результате похоронил… — супруга чуть нахмурила брови, и Асасабуро тут же поправился, — почти похоронил любовь. Теперь — выдумал биоробота, который решил истребить своего главного эволюционного врага. Человека, Впрочем, когда делали blatella germanica, я малость разгильдяйничал…

— Как-то весьма ординарно начинается апокалипсис, — криво улыбнулась Аэри. — Не находишь?

— Паршивый из меня нейротех получился, — серьезно сообщил Асасабуро, — Пойдем в «Чипсет»? Вернемся — соберем вещи.

Включенные мониторы таращились вслед уходящей парочке.

Пластиковый blatella germanica, кибернетическое чудо, меланхолично пробежал по белой стене, оставляя за собой невидимую полоску антисептика.

В воздухе пахло озоном и концом света.

Олег Овчинников

НАНОША

— Андрей! — сказала Наташа, не глядя мне в лицо, а перед этим еще и вздохнула, так что я поневоле насторожился. Полное имя вместо обычного «Андрюш» в сочетании со взглядом и вздохом делало такое начало не лучшим. По десятибалльной шкале «не лучших начал» это, пожалуй, тянуло на восьмерочку. Хуже было бы только: «Знаешь, Андрей…», сказанное абсолютно ледяным тоном, или вовсе обращение по фамилии.

— Ната, одну минуточку! — взмолился я, хотя нуждался, если честно, в трех. Как минимум, трех минутах лабораторной тишины и уединения, когда никто не хватает тебя за локоть под тем предлогом, что «все нормальные пары» прогуливаются в парке под ручку, и не говорит тебе «Андрей!», подразумевая долгое и едва ли приятное продолжение. Ну, а как максимум, меня вполне бы устроили две-три недели относительного покоя: эксперимент входит в решающую стадию, и скоро уже можно будет вздохнуть спокойно, высвободится время, в том числе на личную жизнь, и необходимость в серьезных разговорах отпадет сама собой… Жаль, что Наташа, похоже, совсем этого не чувствует.

— Андрей, я устала, — сказала она.

— Так присядем, — мгновенно нашелся я, засек краем глаза ближайшую скамеечку и с облегчением бухнулся на нее.

Та фаза операции, над которой я трудился в данную минуту, требовала полного сосредоточения. Мой Наноша только-только нащупал лазейку между бронхиолом и прилежащим капилляром, лихо проскочил в нее в потоке кислородных молекул и теперь отчаянно загребал всеми жгутиками, пытаясь добраться до места назначения по кратчайшей, то есть против течения крови в легочной вене. Наноша очень старался, и я помогал ему как мог своими шестью пальцами, но все-таки крошечные жгутики слабо приспособлены для подобной работы. Вот если бы… «Интересно, мечтают ли нанороботы о пиколастах?» — отстранение подумал я, но тут же был вынужден вернуться в грубую реальность, когда Натино колено довольно чувствительно ткнулось в мое собственное.

— Что? — вздрогнул я и расстроенным взглядом проводил Наношу, который по моему недосмотру только что отправился в круиз по малому кругу кровообращения.

Я вздохнул. Момент упущен, и в ближайшие пару минут ничего интересного не предвидится. Только неутешительное для ушей и изматывающее для нервов.

— Ни-че-го! — Наташа снова смотрела в сторону. — Если уж раз в жизни вышел на прогулку с любимой женщиной, так гуляй!

Я послушно поднялся и пошел рядом с Натой, сообразил даже предложить ей руку, насколько уж сумел галантно. На жидкокристаллический экранчик, маленькое окошко в наномир, почти не смотрел. Разве что поглядывал одним глазом, чтобы быть уверенным, что с Наношей не случится ничего непредвиденного в то время, пока я вынужденно не могу дотянуться до клавиш управления правой рукой.

Только когда ямки и бугорки под ногами стали слишком ощутимы, чтобы списать их на дефекты асфальтового покрытия, я догадался, что мы вышли из парка и вот уже некоторое время идем по полю, к тому же, кажется, чем-то засеянному.

— Смотри, какой цветок! — неожиданно сказала Наташа, останавливаясь.

Сказала вполне спокойно, умиротворенно даже — по-видимому, прогулка на свежем воздухе пошла ей на пользу.

Я тоже остановился, практически сразуже, от силы шага через три-четыре, и не без труда оторвал взгляд от захватывающего зрелища сталкивающихся друг с другом кровяных телец, чтобы поглядеть по сторонам.

— Где?

— Уже нигде! — фыркнула Наташа, отпуская мой локоть, и тон ее голоса лучше всяких слов дал понять, что я снова что-то испортил. Если, хуже того, не испортил все. — Почему ты никогда ничего не замечаешь?

— Не замечаю? — От такого заявления я несколько опешил.

— Именно! Ну, кроме своих электронных игрушек, конечно! Уткнешься носом в экран и света белого не видишь, только знай себе долбишь по кнопкам шестью пальцами, как какой-нибудь паук…

— Я замечаю, — нерешительно возразил я. — У паука, например, не шесть пальцев, а восемь… В смысле — лап.

— Да какая разница! — Наташа возмущенно притопнула ногой и бросила в меня очередным обвинением: — Ты даже не заметил, что у меня новая прическа!

«В самом деле, новая, — обнаружил я. — Вот этих двух голубых прядок сзади раньше не было. Кажется…».

— Разумеется, заметил, — соврал я. — И давно собирался сказать, что твоя прическа сегодня просто… очень… — Я отвлекся на какую-то долю секунды, в два касания направив Наношу в нужное ответвление венулы, но Наташа, похоже, заметила. И не стала добрей, даже когда я с грехом пополам закончил фразу: —…замечательная.

— Очень замечательная? — переспросила она как будто с недоверием, после чего резко развернулась и, не разбирая дороги, зашагала в сторону быстро краснеющего, точно Натино лицо, солнца.

— Ната, еще — последнюю минуточку! — в отчаянии окликнул я ее, чувствуя себя примитивным и неуклюжим, словно модель, предшествующая умной и ловкой Наноше, которую мы вообще-то называли Микрошей, хотя уместнее было бы — «Микрозавром». Ее, грубую и неповоротливую, невозможно было использовать там, где требовались такт и ювелирная точность: ни язвочку залечить, ни прочистить тончайший извилистый капилляр; максимум, на что она годилась, — это взять соскоб с чего-нибудь толстого или, пардон, прямого.