Влад Верещагин - Иной путь

   И сегодня у него начало получаться. Почти не прорисованные штрихи на заднем плане, обозначавшие стены домов, детально проработанный фонарный столб с широкой отметиной от удара крыла. Сами крылья - огромные, но все же неспособные поднять в воздух вес человеческого тела. Как он летает? Кожаные штаны с грубым ремнем и пряжкой. Мускулистое, красивое тело, перечеркнутая странным, совершенно прямым шрамом грудь, мокрые волосы, липнущие к груди. И лицо...

   Вот с лицом были проблемы. То ли Стас не так хорошо его разглядел, то ли просто не хватало художественных способностей, а скорее - и то, и другое. Когда юноша спал, крылатый виделся ему очень четко, но пробуждение смазывало черты, и при попытке нарисовать выходило совсем не похоже.

   Исчеркав несколько листков Ветровский, наконец, нашел вариант, наиболее соответствующий тому, что помнил из снов. Положив на крышку ноутбука уже два листа бумаги, он принялся старательно перерисовывать на окончательный вариант те детали, в которых был уверен. Резкий, словно высеченный из камня подбородок, тонкие, плотно сжатые, губы. Несколькими штрихами наметил нос. И глаза...

   Только начав прорисовывать глаза, Стас понял, что его больше всего беспокоило во внешности убийцы. Взгляд. В устремленном на юношу взгляде крылатого было столько смешанных, странных эмоций, что передать их на бумаге казалось невозможным, особенно Стасу, который художником, по сути, не был - так, баловался немного.

   Закрыв глаза, он сосредоточился на том страшном воспоминании, когда в полусотне метров от него лежал на асфальте Вениамин Андреевич, еще живой, еще целых несколько секунд живой. Вот Стас застывает, неверяще глядя на крылья, вот момент нанесения удара - лежащий вздрагивает всем телом и замирает. Крылатый поднимает голову, на мокрой стали перьев блестят вода и кровь, но крови Стас не видит. Убийца смотрит ему в глаза.

   Горечь, сочувствие, ненависть, боль. И - вина.

   Стас не сразу понял, что вслепую водит карандашом по бумаге. А когда понял, посмотрел на результат - и вздрогнул.

   Листок бумаги соскользнул с крышки ноутбука, и плавно спланировал на пол. Ветровский быстро отложил ноут, и спрыгнул с подоконника - но не успел.

   Как раз в этот момент мимо шли две девушки с третьего курса, и почти законченный рисунок лег ровно под ноги одной из них, потрясающе красивой шатенке. Студентка наклоняется, тонкие пальчики подхватывают лист бумаги.

   - Твое? - улыбнувшись, спрашивает она Стаса, не глядя на рисунок. Тот судорожно кивает, протягивает руку - и в этот миг взгляд девушки случайно скользит по карандашным линиям.

   Содрогнувшись, она отдернула руку и сделала шаг назад, не отрывая взгляда от рисунка. В огромных глазах поочередно отразились узнавание, надежда - и страх.

   - Откуда это у тебя? - тихо спросила студентка, переведя испуганный взгляд на Стаса.

   - Эээ... Нарисовал, - ляпнул он, ошарашенный подобной реакцией.

   - Кого ты нарисовал? - не отводя глаз спросила она, лицо девушки было белее снега.

   - Я его видел только один раз... Подожди, ты его знаешь? - юноша сделал быстрый шаг навстречу, протянул руку, пытаясь не то выхватить листок, не то сжать ее запястье, но студентка успела отшатнуться.

   - Где ты его видел?

   - Подожди, давай не здесь поговорим, - сказал он, нервно оглядываясь. Помедлив секунду, она кивнула.

   - Хорошо. У тебя еще сколько пар?

   - Это последняя.

   - Замечательно, у меня тоже только одна осталась. Давай после пары внизу, на крыльце встретимся и пойдем куда-нибудь, поговорим, - девушка сделала несколько шагов от Стаса, судорожно сжимая рисунок.

   - Хорошо. Только... - он протянул руку за рисунком.

   - Можно, я пока что у себя оставлю? - она посмотрела на юношу с мольбой. - Пожалуйста...

   Несколько секунд поколебавшись, он согласился.

   - Оставь.

   До начала пары оставалось минут пять. Прижавшись лбом к оконному стеклу, Ветровский пытался понять, откуда эта девушка могла знать крылатого убийцу. Ничего умного в голову не приходило. В конце концов Стас решил не гадать, все равно после пары можно будет поговорить, и задумался о другом, а именно - о полицейских и о том, поверили ли они ему.

   Когда он пришел в себя в камере и более-менее осознал произошедшее, первая мысль была апатична и самоубийственна: да ну их всех к чертям, катись оно все в пропасть, теперь уже все равно... Стас лежал на нарах, отвернувшись к стене, и беззвучно плакал. Он не собирался ни отрицать что-либо, ни подтверждать, апатия овладела им почти полностью. К счастью, подобное не понравилось уже Стеку, который прекрасно понимал что, во-первых, говорить полиции правду нельзя - в лучшем случае, упрячут в психушку, а во-вторых - полицейские никогда не смогут поймать убийцу. И смерть Вениамина Андреевича останется неотомщенной. Как раньше остались неотомщенными гибель Тайгера и Сивого - Стас не хотел расстраивать приемного отца, который уж точно не одобрил бы убийства Джонни. Стас вообще постоянно "не хотел расстраивать", и превратился из молодого волка в домашнего, ухоженного, ласкового и не драчливого пса - да, сильного и большого, но старающегося избегать любых неприятностей тому, кто был так добр с ним. И скрывшемуся до поры в глубинах подсознания Стеку это не нравилось. Слишком грандиозным, сложным и важным было то, чему он-цельный решил посвятить свою жизнь. А теплая, уютная жизнь под кровом Вениамина Андреевича, дающего юноше все то, чего он был лишен на протяжении многих лет, сделала его слабым. А Стек не хотел, чтобы он-целый становился слабым - слабый не смог бы выполнить то, что должно. И потому сейчас он заставлял себя продумывать предстоящий допрос, на котором нужно было убедить полицейских в своей невиновности и в то же время ни слова не сказать о настоящем убийце.

   Все получилось. Теперь можно было на время отпустить жесткий контроль над собой. Только на время, совсем ненадолго. Потому что впереди - вечер, который должен быть проведен на максимально высоком уровне, потому что впереди - сессия, которую надо было сдать на высшие баллы, потому что впереди - долгий и тяжелый бой за мир.

   Стас ни словом не обмолвился друзьям о своей потере. Он вел себя почти как обычно, и никто не мог разглядеть за напускной небрежностью и веселостью его голоса боли и ненависти, снедавших юношу. Он заставлял себя думать о благотворительном вечере, о сессии, о работе - только не о мести. Это потом. Сперва то, что должен сейчас. Месть - блюдо, которое стоит подавать в холодном виде.

   Но иногда мысли все же появлялись. Он представлял, как найдет крылатого, как убьет его, в последнее мгновение сказав, за что тот умирает... вот только стоило перейти от мечтаний к реальности, как все упиралось в одну неразрешимую, казалось, проблему.