Юрий Брайдер - Враг за Гималаями
— Ничего, — заверил его человек в штатском. — Рано это быдло радуется. Вернется еще к ним страх. Как раз над этим мы сейчас и работаем…
Накопитель — продолговатое, лишенное окон помещение, откуда бортпроводницы партиями выводят пассажиров к трапу самолета, — был переполнен. Не только людьми, но и, фигурально выражаясь, граничащей с паникой нервозностью.
А что еще должен испытывать человек, сначала прошедший всю хлопотную процедуру посадки, удобно разместившийся в салоне авиалайнера, а потом чуть ли не силой водворенный в тесный загон, где даже присесть было не на что?
И виной всего этого бедлама был Донцов. Прежде, совершив нечто подобное, он бы со стыда сгорел, а сейчас ощущал себя едва ли не героем. Вот оно каково — знать истинную цену своих поступков!
Профессора Котяру Донцов нашел у самого выхода, где через распахнутую дверь был хорошо виден злополучный самолет, окруженный пожарными и милицейскими машинами (санитарные пока держались на втором плане).
Лицо профессора выглядело усталым и обрюзгшим. Видимо, ночь была для него не самым лучшим временем суток.
— Вы как сюда попали? — спросил профессор после того, как они поздоровались.
— Да вот захотелось с вами попрощаться. Вдруг больше не увидимся.
— Я ведь не навсегда улетаю. Через неделю вернусь.
— Вы-то вернетесь, да я могу вас не дождаться. Сами ведь знаете, какое у меня здоровье.
— Судя по тону, вы имеете ко мне какие-то претензии. Я готов их выслушать.
— Дело в том, что о вероятном исходе своей болезни я узнал только вчера. Причем от посторонних людей.
— Вот оно как… Тогда извините. Представляю, каким чудовищем я вам кажусь. Дескать, привлек вас к расследованию исключительно по той причине, что потом хотел все концы спрятать в воду… Пардон, в могилу.
— А разве не так?
— Пусть будет так. Как любой практикующий врач я не лишен цинизма и на человеческую жизнь, точнее, на ее финал, смотрю несколько иначе чем, скажем, мой заместитель Алексей Игнатьевич Шкурдюк, который легко согласился бы на вечную жизнь. Представляете вы себе человечество как сборище бессмертных индивидов? Сейчас нами правил бы лаже не Иван Грозный, а какой-нибудь царь Горох. Бессмертие — это застой, косность. Смерть каждого отдельного человека есть победа всего человечества в целом. Прогресс возможен лишь благодаря смене поколений. Конечно, все это отвлеченные рассуждения. Дескать, посмотрим, что ты запоешь, когда тебя самого прихватит! Да, человек слаб, и с этим приходится считаться. Но с некоторых пор к проблеме неизбежной смерти я отношусь весьма спокойно.
— Причиной этому стало знакомство с Олегом Наметкиным?
— Нет. Почему-то я всегда верил в существование некой бессмертной субстанции: души, атмана, нуса, ка. То есть чего-то такого, что отличает нас от всех других живых существ. В генетическом коде человека записаны все его видовые и индивидуальные признаки, даже форма ушей и степень волосатости тела. Но там нет ничего, что указывало бы на существование разума. Скорее всего, это нечто привнесенное со стороны. Дарованное человеку, небом или пеклом, но дарованное. И этот дар. не имеющий никакой связи с животным миром, частью которого, несомненно, является и человек, вполне может обладать такими качествами, как нетленность, бессмертие. Отсюда уже рукой подать до метафизики, теософии, оккультизма или любой другой доктрины, признающей существование души… Хочу попутно задать вам один вопрос. Чем Олег Наметкин отличался от обычного человека, такого, как вы или я?
— Исходя из фактов — ничем. Исходя из неподтвержденных слухов, сплетен и домыслов — способностью развоплощаться, то есть отделять свою душу от тела, а потом заставлять ее путешествовать в прошлое, используя телесные оболочки предков, как ступеньки лестницы.
— Браво. Лучше и не скажешь. Похоже, время даром вы не теряли. А теперь представьте себе, что столь же экзотические способности обретут и другие люди. Вряд ли кто-нибудь откажется взглянуть на мир глазами прадеда или прабабки. Все кинутся в прошлое, и для человечества это обернется катастрофой, сравнимой разве что с атомной войной или падением огромного метеорита… Естественно, что, задавшись целью найти убийцу Наметкина, я не желал огласки, хотя заранее было ясно, что толковый следователь докопается до сути дела. Так оно, похоже, и случилось. Поэтому из дюжины кандидатур, любезно предложенных мне вашим руководством, я выбрал именно Геннадия Семеновича Донцова. Согласитесь, жалко было упускать такую возможность. Но я не мог тогда даже предвидеть, что диагноз собственной болезни является для вас тайной. Еще раз прошу прощения. Но все же мне кажется, что сюда вы явились вовсе не для того, чтобы плюнуть в мою подлую рожу.
— Теперь, честно говоря, я и сам не знаю, для чего явился сюда… Сами вы верите в историю Наметкина?
— Абсолютно! Я проверил достоверность некоторых эпизодов, рассказанных им. Все сошлось один к одному. Да и придумать такое просто невозможно. Столько деталей, столько подробностей, причем совершенно точных, из быта совсем других эпох и совсем иных народов…
— Как он приобрел свой… дар?
— Совершенно непроизвольно. Во время террористического акта, случайной жертвой которого оказался Наметкин, в его голову угодил кусок металла, так там и оставшийся. Естественно, это не могло не повлиять на деятельность мозга, с одной стороны, вызвав паралич, а с другой — пробудив совершенно необыкновенные способности. Это первый фактор. Второй фактор — сильнейшая психологическая установка на суицид, которую он стал вырабатывать в себе, убедившись, что другим путем уйти из жизни не сможет. Все это, вместе взятое, и позволило его душе однажды покинуть тело. Впоследствии, действуя уже вполне осознанно, он использовал для развоплощения болевой шок.
— Ладно. Допустим, что Наметкин посещал прошлое. И мог как-то влиять на него. Кем, по-вашему, он был — орудием слепого случая или инструментом предопределенности?
— Этот вопрос еще раз свидетельствует в вашу пользу. С самого начала для нас это была проблема проблем. В конце концов мы пришли к следующему выводу: все. что Наметкин еще только собирается сделать, в прошлом уже совершилось. Этому даже нашлись доказательства, пусть и весьма спорные.
— То есть мир в привычном для нас виде существует только благодаря стараниям Наметкина?
— Не исключено.
— Вам известно, что в античные времена он убил легендарного Минотавра, настоящее имя которого было Астерий?
— Нет, — впервые за все время разговора Котяра утратил свою слегка высокомерную невозмутимость. — Но именно эту цель он ставил перед собой, отправляясь в последнее душестранствие.
— Куда? — переспросил Донцов.
— В душестранствие. Такой термин мы придумали для обозначения его визитов в прошлое. Но откуда вам это известно? Вы встречались с Наметкиным?
— Дать ответ на ваш вопрос не так просто, как это кажется. Пока я отвечу так — вполне возможно. Кроме того, я разговаривал по телефону с человеком, назвавшимся его именем, и читал записки другого человека, также написанные от лица Наметкина.
— Неужели он раздвоился?
— Если бы! Речь идет о четырех или пяти существах. Кроме того, вполне возможно, что не все они люди.
— Это невозможно.
— Все, о чем говорили вы, прежде тоже казалось мне невозможным. Верить в это нельзя, но к сведению принять следует. Вот и вы примите мои слова к сведению.
— Хм… — задумался Котяра. — Если случаи расщепления личности встречаются сплошь и рядом, то почему же нельзя расщепить душу. Вопрос лишь в методике… Кто лишил жизни телесную оболочку Наметкина? Те самые существа, о которых вы говорили?
— Да, — после некоторого колебания произнес Донцов.
— А какой в этом смысл?
— Пока не знаю.
— Вы можете свести меня с кем-нибудь из этих Наметкиных?
— Нет. Я и сам не имею с ними контакта. До самого последнего времени они были для меня дичью, а я для них — охотником.
— Теперь ваши взаимоотношения изменились?
— Это скоро прояснится.
— А возможность того, что с нами ведет игры вовсе не Наметкин, а к го-то другой, присвоивший его имя и память, вы не учитываете? Ведь мы даже представить себе не можем, в каких адских безднах он побывал, и с какими порождениями потустороннего мира столкнулся.
— Такая мысль приходила мне в голову. Но кем бы ни оказалось это создание на самом деле — Наметкиным или его антиподом — мы против него практически бессильны. С предопределенностью нельзя бороться, ни с доброй, ни с дурной.
— Предопределенность как раз и подразумевает действие, борьбу, — горячо возразил Котяра. — Ничего не предпринимая, мы и ничего не добьемся. Да, дело принимает скверный оборот… Я, пожалуй, откажусь от поездки в Норвегию.
