Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)

– Понятно. Аллегория, – Нартов покивал и приготовился слушать. – Ты нам расскажешь сказку о том, как некий принц, или волшебник, или Иванушка-дурачок придумал игру в справедливость, а ты помог ему в эту игру сыграть. Мы ничего конкретно не узнаем, но хоть поймем смысл. Извини – смысл нам и так ясен. Кто-то вообразил себя полноправным носителем справедливости. Кто-то присвоил себе право карать и миловать.

– Да нет же! – с досадой воскликнул Намтар. – Сперва все было совсем не так! Сперва все как раз было очень даже справедливо! Потом, когда вмешался… Ну… Когда вмешался тот, кто не имел на это ни малейшего права…

– Интересно. Одни, выходит, имеют право на справедливость, а другие не имеют? – спросил Нартов.

Намтар повернулся ко мне.

– Вот стоит твоя женщина, – сообщил он Нартову, как будто не видел, что называть меня женщиной Нартова можно было бы разве что в прошедшем времени. – Ты ее высмотрел, ты за ней ухаживал, ты привлек к себе ее внимание, ты вызвал в ней желание отдаться…

– Пальцем в небо, – пробормотал Нартов, но для Намтара реальное положение вещей уже не имело значения.

– Ты сделал ее своей, ты дарил ей вещи и свое время, ты ее содержал, ты знал, что все – по правилам, мужчины и должны содержать женщин. И вдруг является другой! Он не пытается завоевать ее чувство, он не делает ей подарков, он просто засовывает ее в мешок и уносит! А когда ты пытаешься пожаловаться – просто пожаловаться! – тебе отвечают: «Сам виноват! Должен был лучше следить за своей женщиной и вовремя отогнать вора».

Нартов открыл было рот – но ничего не ответил. Чисто мужская логика была и в самой истории, и в словах «Сам виноват!» Хитрый демон нашел верный ход! Но оставить Нартова в безмолвной растерянности я не могла.

– А женщину спросили? – поинтересовалась я. – Хочет ли она, чтобы ее содержали? И хочет ли она, чтобы наконец судьба над ней сжалилась и прислала человека с мешком? Тот, кто заведует справедливостью, должен был совместить в этом деле три справедливости – мужчины, женщины и того, кто, возможно, имел причину явиться с мешком!

– Вот тогда и получилось бы, что торжествует справедливость мешка! – возразил Намтар. – Ведь если тот, кто заведует справедливостью, допустил, что женщину унесли, значит, он на стороне вора с мешком.

– Но вор, очевидно, не с луны свалился и не на луну со своей добычей убрался. У него – свои связи с другими людьми, и свое прошлое, и свое будущее, в которых история с женщиной для чего-то нужна. И где сказано, что это – окончательная и необратимая справедливость? – спросила я. – В конце концов, вор может попросту потерять мешок, или разбойник отнимет женщину, или вообще вор помрет от инфаркта! Все возможно, пока жизнь продолжается.

– Может, хватит? – обратился к нам обоим Нартов. – И так все запутано, а тут еще вы оба добавляете! Философы на мою голову…

Он заговорил, он вмешался – и я уже могла замолчать.

– Ты собирался историю рассказывать? Вот и рассказывай! – продолжал Нартов, весьма сурово, и даже не посмотрел в мою сторону.

– Итак, история. Некто Иванушка-дурачок начал эту игру в справедливость, как вы ее называть изволите, – Намтар обращался вроде бы к нам обоим, Нартову и мне, но я вдруг почувствовала – он хочет это объяснить только мне, а точка зрения Нартова ему стала неинтересна и он ее в расчет не берет. – Сейчас я объясню, как он до этого додумался. Но сперва поверьте мне на слово: Иванушка-дурачок – большое дитя. Лысое, усатое толстое дитя, считающее себя центром Вселенной и придающее своим капризам исключительно вселенское значение.

– Хорошее начало, – заметил Нартов.

– Без начала, извините, никак, – Намтар развел руками, повернувшись при этом ко мне. – Так вот, что бывает, когда дитя обнаруживает в себе странные способности? Оно делает из них любимую игрушку! Так вот – наш лысый, усатый, толстый герой был женат, имел сына – допустим, Владислава, – работал в какой-то глупейшей лаборатории и страдал манией величия в легкой форме. Ему казалось, будто в лаборатории он куда-то двигает мировой прогресс, и по сравнению с этим прочие человеческие дела просто меркнут и гаснут. Я знал его тогда – поверьте, разговаривать с ним было просто невозможно, он никого не слышал, а пел исключительно о науке и о себе в науке. Его даже в лаборатории тетеревом прозвали. Токует, а у самого словно уши заложило.

– Знакомая картина, – усмехнулся Нартов.

Дело в том, что у нас в бригаде имелся свой тетерев – Марчук. Он иногда пускался в длительные рассуждения, начисто теряя при этом и слух, и чувство такта.

– С одной стороны, пива не выпьешь, а с другой стороны, и в сортир ходить больше незачем, – философствовал намедни Марчук. – Так что имеем экономию времени. С одной стороны – с бабой уже не того. А с другой стороны – никто у тебя заначку из подкладки портфеля не вытаскивает. Так что имеем экономию нервных клеток…

– Может, хватит, а? – нервно прервал его Валевский. – И без того тошно…

Но он продолжал выискивать преимущества загробного образа жизни перед земным, пока бригада, плюясь и бурча всякие непотребства, не оставила его в полном одиночестве. По-моему, он еще минут пять толковал сам с собой, совершенно утратив потребность в слушателях. Так что про тетерева Намтар ввернул вовремя – он одним словом расположил к себе Нартова больше, чем всеми выкрутасами насчет женщины в мешке.

– Теперь представьте, что началось, когда он обнаружил в себе некоторые довольно сильные, хотя в сущности бесполезные способности. Он первым делом вообразил, что на нем одном сосредотовилась теперь вся изначальная борьба сил добра и зла! – продолжал Намтар. – От того, угадает он или не угадает номер выползающего из-за угла трамвая, зависело торжество светлого или же темного начал – в его понимании, конечно. И понемногу он пришел к выводу: такие способности представляют опасность для человечества. Афишировать их – преступление, потому что обязательно придут злые люди и сумеют ими воспользоваться.

– В чем-то он был прав, – вставил Нартов.

– Разумеется, в чем-то был прав. Он считывал мысли и картинки на расстоянии до пятисот метров, по временной оси – до сорока восьми часов, но если мальчик мог это проделывать два-три раза в сутки, не больше, то Буханцев – до двадцати и даже тридцати раз.

Я чуть было не спросила – какой еще мальчик? Но сообразила – у этого Иванушки-дурачка был сын. Как выяснилось, то же самое пришло на ум Нартову.

– У него был мощнейший посыл – но, опять же, принять информацию в полном и неискаженном объеме мог только специально под него натасканный реципиент. Такого реципиента меньше чем за три месяца не подготовить. Еще наш Иванушка-дурачок взглядом возил стакан с водой по столу на сорок сантиметров, заряжал семена растений, глушил всякую мелкую электронику на небольших расстояниях. То есть, его способность к телекинезу практического значения не имела. А опыты с растениями он проводил довольно успешно. Так вот, вернемся к мании величия… – Намтар на мгновение задумался. – Наш герой, естественно, вообразил, что сейчас за ним начнут охоту спецслужбы всех стран, и смылся из дома. Оставил работу, жену, сына, забрался в какую-то непроизносимую деревню, стал там возделывать огород и пугать местное население своими успехами. В идеальном варианте он еще лет десять прожил бы таким классическим деревенским чудаком, а потом заявился в столицу с кучей толстых тетрадей и семенами картошки, созревающей за две недели.