Вячеслав Назаров - Дороги надежд (сборник)

— Вы живете вдвоем с матерью?

Ни привета, ни эмоций по поводу встречи, естественных после стольких лет разлуки — нет, спокойный голос, каменные черты, ноги вытянуты под столом, чтобы не затупилась острая складка на парадных брюках.

— Нет, я живу отдельно.

Я ждал и боялся вопроса «Почему?», ибо тогда придется рассказать о Юне и о нашем разрыве с матерью, но Морт опросил совершенно другое:

— Ты хотел убивать того супра?

Я даже не понял вначале, о чем он говорит, но поняв, ответил честно:

— Не знаю. Наверное, нет. Я очень хотел выручить Базу.

— Совершить подвиг?

— Может быть…

— Чтобы все восхищались тобой и благодарили тебя?

Я промолчал. Что я мог ответить? Он все равно ничего бы не понял. Электронный диагност мoжет точно определить болезнь, но не способен вылечить — у него вместо сердца коммутатор.

Да, но ведь именно Морт спас ЛБ…

— Они будут запугивать тебя, но ты не бойся. Тверди, что ослышался. И не философствуй. Им нужен козел отпущения. Но у них нет, за что уцепиться…

Он говорил так, словно между нами и теми, кто скрывался за бронированными дверями, лежала бездонная трещина. Он, служака, по кличке «Мортира», произносил «они», как произносят тяжкое ругательное слово.

Кто же ты, отец?

Я снова задыхался от ненависти и отвращения в кресле стрелка, и снова концентрические круги прицела накрывали забрызганные красной пеной, чадящие туши супров, и снова пальцы отчаянно давили гашетку. Я снова слышал сдавленный крик: «Шестой ярус… Шлюз… Воздух…» и видел, как метались в западне люди в серебристых комбинезонах Звездных Десантников, как хватались они за горло, падали, корчились и замирали, а потом тела их непомерно раздувались и лопались, выбрасывая фонтаны черной крови. За эти двенадцать с четвертью секунд я умер, и родился заново, и прожил долгую-долгую жизнь до седых волос. Я впервые увидел себя со стороны и был поражен своей самонадеянностью и эгоизмом, своим наивным верхоглядством и примитивным честолюбием. Я хотел, как бывало, дать себе клятву исправиться как можно скорее и туг же оборвал себя — опять позерство, даже сейчас позерство, когда нас всех, и меня в том числе, ждет участь шестого яруса. Мне показалось, что уже не хватает воздуха, рванул ворот, оглянулся с ужасом на Кола — тот что-то жевал, откинувшись на спинку кресла.

Это было настолько нелепо и страшно — страшней, чем удушье, — что я истерически захихикал. Кол вытер губы рукавом.

— Не таращись… Не успел… Не успел позавтракать. С утра нет аппетита. Захватил бутерброд, а тут… Не пропадать же добру… Да и помирать на сытый желудок веселей…

Он ни в чем меня не обвинял, хитрый добрый Кол, но его слова я принял, как пощечину. Ведь это я виноват во всем, я убил супра и вызвал атаку, я хотел сделать лучше, а получилось хуже — ведь я не знал…

Я впервые пожалел, что нет бога с молниями мгновенной расплаты, и глянул на потолок, втайне надеясь, что карающий огонь все-таки есть и он испепелит меня на месте. И я встретил глаза — огромные, обведенные синевой, — это были глаза Морта, и мне почудилось в них презрение. Я снова припал к прицелу, но команда Морта опередила выстрел:

— Всем ярусам — прекратить огонь!

На мостике среди ученых и генералов произошло легкое замешательство. Доктор Бибиоз схватил отца за руку, но тот стряхнул его, как большого жирного паука.

— Все калибры правого борта — по подводной цели, прямо, прицел минус девяносто! Все калибры левого борта — по воздушной целя, прямо, прицел плюс девяносто!

— Правый борт — есть!

— Левый борт — есть!

Этот сумасбродный приказ выполнили только потому, что никто уже ничего не соображал среди воя аварийных сирен, треска гнущихся переборок, свиста компрессоров и неустанных, неотвратимых, жестоких ударов в бронеобшивку полурасплющенной Летучей Базы. Какая подводная цель? Какая воздушная цель. Супры были вокруг, смерть сжимала кольцо, но орудия покорно отворачивались от нее, бессмысленно упирались а пустое небо и в пустые глубины.

— Внимание! Всему личному составу любыми средствами закрепиться на месте! Сейчас полетим вверх ногами! Держитесь, ребята!

Полуразбитая ЛБ и спятивший командир! Разве так рисовали Миссию Разума рекламные проспекты ЗОА?

Там серебристые полубоги уничтожали отвратительных чудовищ, вырубали хищные смертоносные леса, выжигали ползучие смердящие травы — и вышколенная, продезинфицированная, обезвреженная, умытая и причесанная Природа, благодарно скуля, ложилась у ног вcемогущих Звездных Десантников. Все эти сказки — ложь, ложь для доверчивых юнцов, вроде меня! Ее придумали те, кого эпоха приговорила к забвению — они не хотят быть забытыми, они согласны умереть, но умереть в славе и почете — супры, супры, безжалостные супры! они забивают голову дешевой романтикой тем, кто не знает истинной цены живущему, живому, жизни — онл тянут молодых за собой, в свою неизбежную смерть… И мой обезумевший отец — один из них, на нем серебристый панцирь лжи, он тайно счастлив и приготовил последнее издевательство над покорными ему людьми.

— Всем калибрам — огонь!

Мир в прицельном секторе встал на дыбы, и я почувствовал, что лечу вниз головой в облако холодного белого пламени — полет продолжался долго, нескончаемо долго, невероятный полет с остановившимся сердцем и неподвижной кровью, без удивления и страха, только откуда-то, от солнечного сплетения, растекалась по телу безотчетная щемящая тоска, и сквозь мозг, как сквозь сгусток тумана, проходили часы, годы, века… Может быть, я уже умер и растворился в океане протовита, и вернулся в жизнь бессмертным супром и сейчас несу его бытие, не видя конца пути и не надеясь на конец, ничего не страшась и ни от чего не завися — только шорох часов, лет, столетий?

Очнулся я одним из первых, но стал связно соображать одним из последних. Картина была не для слабонервных. Все, кто находился в Верхнем ярусе, в самых неожиданных позах стояли, сидели и лежали на потолке. Я обнимал двухметровую люминесцентную лампу.

Кол Либер с недоеденным бутербродом в зубах ощупывал кресло на своей спине. Бибиоз парил над сеткой вентиляционной шахты. Сент Энцел возлежал на плечах своего врача. Генералы пытались сохранить достоинство, замерев по стойке «смирно», и сохранили бы его, если бы не одна маленькая деталь — оба стояли на головах. А в обзорных экранах, как в распахнутых окнах, белели любопытные звезды.

Кол Либер справился с креслом — оно осталось висеть в воздухе, внимательно изучил окружающую обстановку и заговорил. Его монолог начался с шепота и состоял из одних бранных слов. По ходу дела голос его креп, а ругательства становились все сильнее и совершеннее. И кончился монолог без всякой логической связи криком: «Братва, ура Мортире! Качать Мортиру!»