Юрий Глазков - Черное безмолвие (сборник)

«Иван Петрович наконец заснул, чуть тяжелое его дыхание расползалось от палатки и пугало юрких ящериц» (с.198).

«Цифра СТО катастрофически ползла к нулю…» (с.86).

Ну что же, будем считать, что с манерой письма Ю.Глазкова и со стилем редактирования В.Родикова мы более-менее разобрались. Обратимся теперь к сюжетным коллизиям рассказов и новелл сборника.

Вот небольшой диалог из сказки «Мудрый». Князь племени могутов (судя по всему, славянского) беседует с мастером-умельцем.

«— Говори, — приказал князь.

— Государь, других убери, — только тебе скажу, — смело глядя на князя, произнес мастер.

— Всем вон, — зыкнул князь, — кроме отца духовного, он наша вера и посредник божий, от него секретов нету. — Все бросились из избы.

— Князь, пойдем в лес, покажу, — веско сказал невозмутимый мастер, — степным шельмам теперь конец придет.» (с.87).

Отвлечемся от языка, больше похожего на злую пародию, чем на слог литературного произведения, и обратим внимание на метод обеспечения секретности, избранный мастером. Забавно, не правда ли: сначала выгнать всех лишних за дверь, а затем всех оставшихся пригласить прогуляться. Видимо, в тайне должен был остаться сам факт приглашения на прогулку, но в это предположение как-то трудно поверить всей душой.

Кстати, сказка сказкой, но зачем же такие режущие глаза несоответствия? Могуты, судя по всему, образование племенное, находящееся на ранней степени зарождения феодализма. Но среди славян тогда не могла быть распространена христианская религия! Откуда же в рассказе явно христианский пастырь? Но даже если дело и происходит в шестом-десятом веках, то весьма вольно со стороны автора относить к этому периоду изобретение оперенных стрел, известных славянам (и не только им) с древнейших времен.

Финал рассказа, на мой взгляд, весьма забавен. Во-первых, князь проявляет гуманизм и отказывается от изобретенного умельцем могучего оружия под тем предлогом, что оно будет убивать слишком много «степных шельм», у которых тоже дети есть. Благородство славянского «государя» просто покоряет. Правда, несколько портит впечатление показательная казнь пленных степняков, а заодно с ними и мастера. Видимо, это понадобилось автору для того, чтобы придать действию хоть какие-то черты «жестокого времени», в которое этот альтруист-князь как-то совершенно не вписывается.

Рассказ «Сон» целиком и полностью посвящен вопросам палеоконтакта. Перед читателями вновь раскладываются пасьянсы «доказательств» — Атлантида и Баальбек, фрески Тассили и всемирный потоп, — короче, весь джентельменский набор «фактов», не единожды использовавшихся в псевдонаучных спекуляциях фон Дэникена и А.П.Казанцева, и не единожды отвергнутый специалистами по проблеме SETI как беспочвенное фантазирование (см. хотя бы статью А.Арефьева и Л.Фомина «Баллада о космических «ушельцах», «Техника — молодежи», 1987, №№ 6, 8, 10, 11). Оригинально трактует Ю.Глазков появление у нашей планеты столь непропорционально большого спутника, как Луна: это-де инопланетный космический корабль («Это наш корабль, имя ему Луна, отныне это ваше ночное солнце…», с.63), на котором пришельцы прибыли из глубин пространства. Появившись возле нашей планеты, Луна вызывает своим гравитационным полем огромную приливную волну, уничтожающую целые континенты; немногие туземцы спасаются благодаря тем же пришельцам, которые заблаговременно уводят их в горы. Вызвавших всемирную катастрофу инопланетян туземцы почитают за благодетелей, хотя о причинах бедствия гости говорят вполне открыто и, похоже, угрызениями совести не мучаются, ибо видят «светлое будущее во мраке настоящего» (с.63). Выводы насчет идейной глубины рассказа предлагаю сделать самим читателям, тем более, что эти выводы достаточно очевидны.

Другой рассказ, «Мастерок», решен автором в классической манере НФ «ближнего прицела» начала пятидесятых годов. Даже в языке здесь чувствуется что-то очень «охотниковское»: «Нет, нет, а мир удивлялся. И это очень нравилось людям» (с.186). О персонажах и говорить нечего — комплект их вполне стандартный: советские исследователи египетских пирамид Иван Петрович (с чьим дыханием мы уже сталкивались), Женя Петровский и Натали Иванова, платонически влюбленные в археологию, их коллега американец мистер Пат и большой специалист по голографии мистер Гарри. Последний занимается спекуляцией записями песен древних штукатуров в мировых масштабах, однако разоблачен сплоченным коллективом наших археологов. Справедливость торжествует. Как говорится, штамп на штампе сидит и штампом погоняет…

Вообще же рассказы сборника забиты изъезженными стереотипами, так сказать, под завязку. Вот карикатурный милитарист-«ястреб» генерал Пенкрофф («Опыт всего оружия»), вот сотни раз использованная матрица типа «ученый не от мира сего» Старкер («Голосок»), вот косморазведчик Гавр, который «сначала стреляет, а потом смотрит — в кого» («Стрелок»), вот «хорошие парни» Грей, Хьюз и Кросс, которых «плохие дяди» отправили на околоземную орбиту с ядерным оружием («Полет «Святого патруля»). Кстати, последний из названных рассказов принадлежит к серии, повествующей о недалеком будущем американской космической программы, куда входят рассказы «Черное безмолвие», «Зоопарк», «Голосок», «Безумцы на орбите»… Чувствуете, как много пишет автор о космических полетах? Странно только, что все время об американских. А как же советская космическая программа? Что, автор ее совершенно оставил без внимания? Нет! Не оставил. Но столь, казалось бы, знакомому материалу Ю.Глазков посвятил всего один рассказ «Свадьба», повествующий о горячей любви космонавта Василия к бортовой вычислительной машине…

Я почему-то надеялся, что автор все же как-нибудь использует свой космический опыт. Но вместо этого Юрий Глазков предпочитает вновь и вновь кормить читателя байками из серии «а тут пришелец и говорит…» и почерпнутыми из газет десятилетней давности стереотипами о жизни «за бугром».

Как и каждому нормальному человеку, автору свойственна обеспокоенность судьбами мира. Однако все антивоенные «рассказы-предупреждения» решены без особых ухищрений, как говорится, «в лоб». Ядерный катаклизм читатель имеет возможность непосредственно наблюдать в двух рассказах, еще в одном ему об этом сообщается как о свершившемся факте, а мысли о возможности такой катастрофы возникают по ходу еще нескольких рассказов. К концу книги (если удастся до него дотянуть) к этим мыслям просто привыкаешь. Я, однако, не думаю, что это привыкание и было целью Ю.Глазкова, но ничего другого ему добиться не удалось. Это, конечно, не вина автора, а его беда. Все благие намерения, которые он лелеял при написании этих рассказов, аннигилировали, обратились в ничто, столкнувшись с полной литературной беспомощностью. И трагедия превратилась в фарс.