Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

— Да что вы такое говорите.

Разумеется, когда такое говорят, надо бросаться разубеждать, но как тут разубедишь, если она вбила это себе в голову.

На экране телевизора появилась Крошка Сбрен, прелестная, как всегда, но она плакала, вцепившись в стародавний громоздкий холодильник:

— Хочу… хочу быть белой… как холоди-иль-ни-ик…

Действительно, на фоне белоснежного холодильника кожа Крошки Сбрен выглядела скорее кремовой.

Теперь прихватило в желудке. Лечащий врач говорит — психогенный гастрит. И еще что-то с вегетативной нервной системой, отчего бросает то в жар. то в холод, то в пот.

Зачем, зачем ОНА поставила его заведовать Ассоциацией? Разве поймешь.

В дневнике его предшественника, скончавшегося от перегрузки и стресса, высказывалось предположение, что ОНА вообразила себя актрисой или еще какой звездой и захотела иметь толпу поклонников.

— Смотри, цвет лица у меня темнее твоего, и вообще я старая, совсем как ты-ы… — заревела Крошка Сбрен, обнимая на экране игрушечный холодильник.

Отец Усано, не в состоянии заговорить, скривился от боли в пояснице. Наверно, и радикулит у него тоже психогенный. Как что неприятное, так сразу и скручивает.

— Что вы говорите, вы такая красивая, — в конце концов из последних сил выговорил он.

Тут наступило время дневной молитвы, и он с облегчением положил трубку.

Церемониальный зал занимал три первых этажа.

Заполненный целиком, он вмещал около десяти тысяч человек.

Отец-учитель спускался с четвертого этажа на гондоле, окутанной клубами дыма, и бесчисленная пестрая толпа казалась ему рябью, подернувшей поверхность воды.

Ему было сильно не по себе.

Как, впрочем, и всегда в подобных обстоятельствах.

Он страдал боязнью высоты.

Хорошо еще, что дым, без него было бы совсем худо.

В своем развевающемся наряде золотого шитья отец Усано парил над прихожанами как выразитель ЕЁ воли.

Гондола остановилась на уровне второго этажа. Прямо под ней располагался алтарь, на котором пылало семицветное искусственное пламя, воплощенное средствами трехмерной проекции.

Как всегда, верующие воззрились на учителя в ожидании чего-то необыкновенного.

Стояла тишина.

Даже не верилось, что в зале присутствуют несколько тысяч человек. Все преисполнились внимания к пророку богини.

— Вознесем молитвы нашей матери, нашей вечно юной и прекрасной благодетельнице… — разнесся величественный голос, усиленный электронными устройствами.

Хочешь не хочешь, а приходилось проделывать все это целых три раза в день. Немудрено, что его предшественник в один прекрасный день взял да и откинул копыта.

Отец-учитель схватил одну из пяти кудахтавших в гондоле кур и керамическим резаком снес ей голову.

Обильно полив прихожан хлынувшей из горла кровью, он бросил курицу в огонь на алтаре.

«Птица» держала открытым свой огромный желтый, как у цыпленка, клюв. Он был так велик, что напоминал скорей уж не цыплячий клюв, а немыслимых размеров распустившийся тюльпан.

Им-то она и заглотнула окровавленную безголовую курицу.

— Кровь Учителя…

— И нашу кровь!

— В дар принесем…

— В дар принесем благодетельнице!

Распевая вместе с верующими священные формулы, отец Усано одну за другой обезглавил всех пятерых кур, вытирая окровавленные руки о белые перья, и бросил их вниз.

Ну и прожорливая же тварь эта «птица»! От омерзения он едва не плюнул. Глотка ненасытная!

Лучше уж поносить ее про себя на чем свет стоит, чем сойти с ума от крови. Скорее бы руки вымыть…

Внезапно все отдалилось, как бывает при опьянении. Это сквозь кондиционеры в воздух подали новый наркотик под названием ЭДФ.

Над головами, на дисплее во весь потолок, появилось изображение человеческого сердца и сосудов. Сердце билось: ту-тук, ту-тук.

Это была эмблема Ассоциации: красное сердечко. Пространство постепенно заполнилось глубоким ритмичным биением, изобилующим низкими частотами.

— Наше чрево наполнилось…

— И души наши наполнены…

— Уснем же…

— Уснем…

Толпа начала валиться, как косточки домино.

Полузакрыв глаза, отец-учитель тоже, по всей видимости, отошел ко сну.

И в этот момент «птица» издала странный резкий крик. Настолько странный, что отец-учитель в растерянности наклонился, чтобы посмотреть, что происходит.

«Птица» задвигала своими питоновидными ногами. Она высунула свою жуткую длинную шею из семицветного северного сияния над алтарем, и ее лысая голова принялась осматриваться.

Глаза у нее были широко расставленные, и это создавало ощущение полной безмозглости. Однако же это все-таки было ЕЁ оконечное устройство, в распоряжении которого находилась вся информация о городе, а по своим двигательным возможностям это устройство, вероятно, не имело в городе соперников. Так или иначе, за «птицей» стояла ОНА — управляющий городом компьютер.

«Птица» пустилась бежать.

На ходу расшвыривая людей, что не составляло ей труда, так как ростом она была вдвое выше среднего человека.

Отец Усано наблюдал за этим из гондолы с непроницаемым выражением лица. Но очень быстро он осознал, что бледнеет.

Он не имел ни малейшего представления, что случилось или случится. Ясно было одно: что это действует ОНА.

Не отводя глаз, он смотрел, как удаляется «птица», размахивая направо и налево своей гигантской гузкой.

4

«Птица» бежала быстро и уверенно. Вскоре она добралась до небоскреба Мэзон-Сэтагая, не переводя дыхания взобралась на восемьдесят восьмой этаж и постучала клювом в дверь семьдесят пятой комнаты.

Выждав ровно шестьдесят секунд и не дождавшись ответа, «птица» раскрыла створки на своей груди.

Здание было довоенное, и замки комнат не были подключены к ЕЁ нервной системе.

«Птица» выдвинула из хранилища в своей груди двуствольную лазерную пушку. И незамедлительно привела ее в действие.

Железная дверь моментально расплавилась, и два лазерных луча зажгли занавеску на противоположной стене. Стоявший перед голубой атласной занавеской мальчик-волк в мгновение ока превратился в живой факел. Вскрикнув, он бросился в ванную комнату — к унитазу и принялся обеими руками черпать из него воду, поливая ею голову.

Что за чудище? — подумал он. То, что он увидел там, за дырой в двери, Какое-то толстое круглое пугало.

Несмотря на растерянность, он понял, что надо спасаться.

Его черная бархатная шкура выгорела местами, как будто его стриг полоумный парикмахер.