Адаптер - Борис Петров
33. Без страха
Ю-ли с интересом смотрела на свой профиль в терминале. Теперь она была Ю-ли Юсупова, жена Ислама Камилевича Юсупова. К чувству радости примешивалось приятно покалывающее чувство злорадства, ей очень хотелось, чтобы ее прошлая семья знала, что она больше им не принадлежит.
Свадебная церемония разительно отличалась от ее первой свадьбы с мужем, выбранным отцом. Ю-ли забыла, как его зовут, как забыла она и себя, свое прошлое имя. Когда она произносила имя Марфа, что-то в ней напрягалось, желая отторгнуть эти звуки, а перед глазами вставали отец и братья, иногда она видела мужа, его искаженное злостью и похотью лицо, когда он наваливался на нее, как грязное животное, сильнее возбуждаясь от того, что она сопротивляется. Теперь она была лишена статуса и всех привилегий, браслет вычеркнул ее из списка первых, и Ю-ли была этому очень рада. Освобождение от гнета нейроконтролера, увядавшего в ее мозгу, как гибнет сорняк осенью, сбросив электронные кандалы, она чувствовала себя свободной.
В прошлый раз главная часть церемонии была в церкви, где напротив алтаря новобрачные отвечали на вопросы голограммы священника. Суть осталась та же, только вместо священника был терминал и внимательная камера, следившая за мимикой Ислама и Ю-ли, сопоставляя их ответы с реакциями тела, часто незаметными для человеческого взгляда. И на этом все: не было ни звона колоколов, ни цветов и фейерверка, ни долгого утомительного застолья, в конце которого Ю-ли упала в обморок от духоты, ни первой брачной ночи, когда ее, еще девчонку, изнасиловал бешеный боров. Их просто поздравили, по-дружески похлопав по плечу, дети и Лиз обнимали и целовали Ю-ли, а Мурат очень серьезно пожимал руку Исламу, предупреждая, чтобы он не обижал их тетю. Потом они пошли на ужин, начавшийся за полночь, и однотипная еда оказалась вкуснее тех сложных блюд, которые подавали на ее первой свадьбе.
Ю-ли сама настояла на скорой свадьбе, боясь, что не сможет выбраться, останется там, в глубине своего космоса. Она сомневалась, накручивая себя все сильнее, и даже Лиз не удавалось успокоить ее. Кто-то должен был принять Ю-ли после выключения нейроконтролера, медработника не было, а делать запрос было слишком поздно, да и как обосновать вызов бригады, если никто не болел и не травмировался. По закону никто не имел права прикасаться к ней, кроме мужа или медработника. Лиз, как женщине, дозволялось это, но ее сил не хватило бы.
Ю-ли пила водку залпом, желая скорее покончить с этим. Ей хватило полутора стаканов, и она отключилась моментально. Лиз и дрожащий Ислам сидели с ней. Особенно тяжело было Исламу, не до конца верившему, что он женат, смотреть на жуткие судороги Ю-ли. Он хотел помочь и не знал как, пытаясь удержать, успокоить, но Лиз останавливала его, не разрешая прижимать Ю-ли к койке.
Ю-ли оказалась в своем кроваво-розовом космосе, и в ту же секунду на нее напал нейроконтролер. Атака шла за атакой, раздавливая ее, разрывая на куски ужаса, рассеивая панику, и Ю-ли была готова сдаться, лишь бы этот кошмар закончился. Она бы так и сделала, если бы ослепительно белое пространство само не нашло ее, поглотив, уничтожив беспросветную кровавую тьму. В этом пространстве ничего не было, у Ю-ли не осталось места, куда бы она хотела вернуться. Она шла в никуда, дрожа от холода, заново обретая тело и чувства. И вдруг все кончилось, она очнулась в медкабинете. Ю-ли дернулась и чуть не свалилась с койки. Ислам успел поймать ее, неумело подставляя судно.
Ю-ли ничего не понимала, с трудом обнаружив себя в душе, а потом, завернутую в простыни. Кровать была слишком узка для обоих, и Ислам до утра просидел на краю, держа ее руку, позволяя до боли сжимать его пальцы. Ю-ли боялась, что осталась одна, что больше ничего не существует, часто просыпалась, вскрикивала, не находя его в темноте, тут же успокаиваясь при звуках его голоса, проваливаясь в глубокий тяжелый сон.
— Как она? — спросил Беджан.
— Спит, с ней Ислам сидит. Ты его не бери на смену, он свалится где-нибудь, — тихо рассмеялась Лиз. Ей до сих пор было непривычно слышать свой голос, поэтому она старалась говорить шепотом. — Они такие смешные.
— Почему смешные? Ю-ли проснется, скажи ей об этом. Посмотрим, что она тебе ответит.
— Будет ругаться. Так и сделаю, заодно быстрее в чувство придет.
— Какая ты оказывается злая, — Беджан сокрушенно покачал головой, подражая деду Ислама, считавшему, что внук слишком торопится, и надо сначала выбраться отсюда. — Скоро приедут вас сканировать. Не знаю, что мы будем делать, если…
— Не будет никакого если, — уверенно сказала Лиз.
— Почему ты так уверена?
— Я не смогу это объяснить, придется просто поверить, — лукаво улыбнулась Лиз. — Давай спать, у нас есть еще целых полтора часа.
— Целых полтора часа, — с усмешкой повторил Беджан. — Я в последнее время только и думаю, что о сне.
— Хватит болтать. Спи! — приказала Лиз. Она обняла за шею и уснула. Беджан смотрел, как лицо становится тревожным, как все переживания дня и долгой ночи заново проходят сквозь нее, оставляя после себя бледную безмятежность.
Через сутки ночью прибыла комиссия. Всех разбудили и выстроили на улице, ослепив двумя прожекторами патрульной машины. Робот смотрел на людей бесстрастным неподвижным взглядом, готовый за долю секунды подавить восстание. Почему система выбрала режим контрподавления мятежа в колонии, никто не знал.
Общежитие обыскивали десять полицейских, чином не ниже капитана, а перед заключенными, скрытый за слепящим светом, стоял незаметный и неподвижный мужчина в сером костюме. Он внимательно всматривался в лица непроснувшихся мужчин, пропуская женщин и детей. С ними ему было все ясно, и он старался понять, кто из мужчин способен будет на сопротивление. Система не определяла агрессии или подозрения на бунт, находясь в напряженном спокойствии, контролируя весь контур радиусом более пяти километров. Патрульные машины держали всю территорию под прицелом, часто перемещаясь с одной позиции на другую, отрабатывая программу по доведению подозреваемого или задержанного до средней степени невроза. Алгоритм запрещал превышать этот уровень, следуя рекомендациям министерства здоровья и не нарушая основные права человека на жизнь и здоровье. Заключенные и даже приговоренные к смерти не теряли этих прав, если не было отдельного судебного решения.
Он долго смотрел на детей. Лиз уловила его взгляд, почувствовала жгучее
