Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)

Боязно…

Еще раз перебираю в памяти все запреты. Ходить по земле, ни в коем случае не летать, ходить только сквозь двери, а не сквозь стены, если долго находишься на людях, все едят, и ты ешь, все спать ложатся, и ты ложись…

Тревожно…

Хоть не настоящее у меня тело, так, оболочка, иллюзия, все равно — тяготит, все равно — сбросить бы, взмыть к облакам…

Хоть там и сдержали свое слово, что меня не бросят, дали с собой помощников — все равно боязно. Да и помощникам вроде как не лучше, жмутся ко мне, пугливо оглядываются…

Заходим в пустое кафе. Заказываю тосты — просто чтобы убедиться, что не разучился есть. После тонкого мира очень сложно привыкнуть…

Едим. Молчим. Не о чем говорить, задача ясна. Включаю телефон, захожу в Яндекс, открываю тоненькую книжонку, где написано, что я должен делать…

«И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое…»

Допиваем кофе. Расплачиваемся. Вроде все правильно, все как у людей. И все-таки не удерживаюсь, трогаю темя, там, где отметина, на ощупь даже не чувствуется, что три шестерки…

2012 г.

Последние дни питомника

Человек подобен коралловому полипу, его единственное предначертание — это возводить пространные великолепные здания минералов, чтобы луна могла освещать их после его смерти.

— Не загрызут они меня там?

— Да не должны вроде… Нет, поначалу-то, конечно, страшные они… — бригадир оценивающе посмотрел на меня. — Я когда первый раз к ним вошел, вообще чуть со страху не рехнулся… Мне кричат, давай, вперед иди, скорлупы забирай, а я стою, ни туда, ни сюда, а твари эти уже вокруг меня так и вьются, так и вьются…

— Страшные?

— Конечно, страшные… У нас, думаешь, что это объявление каждый день вешают, мол, требуется работник в питомнике? Тут половина из тех, кто приходит, не выдерживают… один раз к ним зайдут, и все, и больше ни ногой… Девушка какая-то пришла, вообще в обморок хлопнулась, с тех пор вообще женщин не берем… Кому это надо, еще сердце у кого-нибудь остановится…

Я смутилась. Сейчас, главное, ни сном, ни духом не показать, что я девушка, вроде бы под бесформенной одеждой не видно, ничего не выдает во мне прекрасный пол… хотя… работники уже поглядывают косо, перешептываются, «вот это глазищи…»

Питомник… почему-то представлялось что-то вонючее, тесное, с длинными рядами клеток и узкими коридорчиками между решеток. Я даже удивилась, что ничего этого здесь не было, за прозрачным куполом защитного поля расстилался лес, большой, пышный, живой, шумящий, что-то шевелилось и чирикало в зарослях, отдаваясь гулким эхом. По зеленым холмам рассыпались цветы, большие, яркие, набрать бы побольше, унести с собой, ах да, они же долго не живут… Здесь все такое хрупкое…

И вроде бы надо сидеть, смотреть на бригадира, а не сидится, не смотрится на бригадира, то и дело верчу головой, жду, не мелькнут ли в зарослях они. Нет, не мелькают, хотя кто их знает, как они выглядят, сколько ни смотрела в учебниках, везде нарисовано по-разному, то две ноги у них, то четыре, то все десять, то непонятно что вместо ног, то что-то вроде крыльев…

И кабинет я представляла не так, да это и на кабинет не похоже, широченная площадка, обнесенная защитным полем, продавленные лежанки, продавленные кресла, стол, заваленный непонятно чем настолько, что уже не видно самого стола, где-то там затаился бухгалтер, то ли считает что-то, то ли спит…

— Вот вы говорите, страшные они там, в питомнике, — спросила я почти шепотом, — а… они же не опасные?

— Как не опасные, смеетесь, что ли? Что-то плохо вы их знаете, раз говорите, не опасные… жуть такая…

— Клюются?

— Тю, клюются, это вам не птичник, чтобы клевались… Хотя и клюются тоже… И грызутся, и кусаются, и что угодно… — бригадир поднял руку, показал мне глубокую вмятину. — Вон как цапнули…

— Это они чем?

— Уж не знаю, чем… они чем угодно цапнуть могут… Да что я, ко мне тут брат в гости зашел и идет через питомник… Я ему кричу, ты осторожнее, там зверушки наши, а он мне — а что они мне сделают? Ну вот и сделали… один налетел, его по ногам клюнул, на землю швырнул, другой налетел, ба-бах, по голове… Мы его еле отбили, брата-то моего… я с плеткой вышел, плетки они боятся, это да…

В зарослях снова что-то затрещало, засвистело, лес испуганно зашевелился. Нет, красиво здесь все-таки, питомник под открытым небом, зеленые холмы, по которым бегают тени от облаков, островки лесов перемежаются с лугами, что-то синеет вдалеке, и не сразу разберешь, то ли мерещится, то ли правда горы. Говорят, здесь и озера есть, и водопады, походить бы там, посмотреть, только не очень-то там посмотришь, твари эти расслабиться не дадут…

— Они еще и летают? — спросила я.

— А вы как думали? Все при всем. И летают, и под водой плавают…

— Ну, так… невысоко летают, крылышками помашут, и все?

— Какое там и все… не, видно, вы их совсем не знаете, чему вас там в этом универе учили… Они же в космос только так выпархивают, чуть зазеваешься — фьюить, уже на луне… или еще где подальше…

— Так и все разлетятся.

— Ну, до этого далеко еще… да нет, они так-то смирные, к месту своему привыкли… Ну пойдемте, что ли, оденетесь, как надо, и к ним… посмотрим… на что вы способны.

Сердце подпрыгнуло. Значит, все-таки берут, значит, все-таки мой будет питомник… Тут, главное, прийти первой, опередить всех, кто учился со мной, кто ходил со мной по всяким заводчикам, питомникам, смотрел на зверей горящими глазами, мечтал выбиться в зоологи… Это я буду зоологом, а не они, это они пусть все сидят в тесных клетушках, считают цифры, принимают сигналы, утешают себя, что это временно, временно, а потом уж и по специальности пойдут…

Знаем мы это временно…

Отец всю жизнь так временно в помощниках техника ходил…

Так, что еще надо спросить? Что-нибудь такое важное, умное, чтобы подумали, что серьезный работник с ними говорит, а не какая-нибудь цыпочка желторотенькая…

— А питомник-то у вас… давно существует?

— Да давненько…

— Еще до Реформы, что ли?

— Обижаете… еще до Смены Власти… Без малого три миллиона лет тут околачиваемся…

Что-то зашевелилось в углу, уже не по ту, а по эту сторону барьера, сердце так и подпрыгнуло, я затравленно завертела головой. Еще не хватало, чтобы эти существа пробрались сюда… а нет, это бухгалтер поудобнее устраивается в бумажных развалах непонятно чего…