Андрей Егоров - Балансовая служба

– Где я? – пробормотал он и сел, оглядываясь.

В полумраке шевелились темные фигуры, здесь стояла такая вонь, что воздух проходил в ноздри со свистом, а в горло будто грязных тряпок натолкали…

Следующие месяцы пронеслись, словно в пьяном бреду. Впоследствии Митрохин вспоминал жуткий, постоянно мучивший его голод. Отвратительную вонь. И еще вшей, которые так и норовили перебраться с местных обитателей на нового, более упитанного узника. Время от времени в яму, где и так было полно народу, джинны подбрасывали нового заключенного. Люди встречали его явление руганью, потрясали кулаками – места было так мало, что для того, чтобы присесть, приходилось подвинуть чью-то дурно пахнущую конечность.

Первые дни заключения Иван Васильевич провел в тягостном молчании. Он ни с кем не разговаривал. Не имел желания, чувствуя глубочайшую подавленность. О том, чтобы притронуться к отвратительной жиже, которую тюремщики почему-то считали пищей, пригодной к употреблению, он не мог даже помыслить.

Затем Митрохин стал привыкать к вони и отсутствию личного пространства. Начал прислушиваться к разговорам людей. Наречие у заключенных было самое примитивное – отдельные слова многократно повторялись, что указывало на лексическую бедность языка.

Через неделю, перестегнув ремень на брюках на две дырочки, Митрохин решил, что, если он хочет выжить, ему придется освоить местное наречие.

Впереди маячили самые смутные перспективы.

А жить все же очень хотелось. Хотя предпосылок к тому, что все закончится хорошо, по правде говоря, не было никаких. Бывший банкир вовсе не был уверен, что когда-нибудь ему удастся выбраться из этой помойной ямы на свет. Не был он уверен и в том, что его не казнят по прихоти какого-нибудь джинна. К примеру, того страшного ифрита, которого он по чистой случайности ткнул ножом в ягодицу.

Для начала Иван Васильевич заговорил с беззубым стариком, который по ночам храпел неподалеку. Тот отрицательно замотал головой, демонстрируя, что не понимает ни слова из того, что пытается ему сказать Митрохин. Потом дело потихоньку пошло на лад. Старик понял, что чужеземец желает выучить их язык, и, к удивлению Ивана Васильевича, проявил изрядное рвение, чтобы помочь ему в этом начинании. К учебному процессу постепенно подключилась вся выгребная яма. Сначала Митрохин освоился со всеми частями тела, включая голову, затем узнал, как называется тот или иной предмет одежды, еда и прочие вещи. С абстрактными понятиями оказалось намного сложнее, но Иван Васильевич не сомневался, что если будет стараться, то постепенно сумеет освоить и их тоже. По крайней мере, как на языке местного народа называется холод и тепло, он узнал очень быстро…

Через пару месяцев заключения Иван Васильевич мог понимать речь местных жителей настолько, что старик сумел рассказать ему, что город, куда он попал, называется Харкарат, и это крупнейшее поселение людей во всем Хазгаарде, а возможно, что и во всем мире. Старик сказал также, что город джиннов Басра находится в самом центре страны, там же, где и дворец великого владыки Саркона, но туда людям вход воспрещен. Даже подходить ближе чем на три тысячи шагов человеку запрещено. Басру охраняют патрули ифритов.

Вокруг нее на расстоянии тысячи шагов стоят несколько караульных башен, но большинство из них заброшено, потому что люди и так никогда не нарушали границ священного города.

На вопрос Митрохина, какой сейчас год, старик продемонстрировал три пальца, и Иван Васильевич понял, что скорее всего никогда не узнает, куда его забросила магия. А колдунья, похоже, и сама попала в серьезный переплет, что-то перепутав. Митрохин поразмыслил и пришел к выводу, что его зашвырнуло в какую-нибудь отдаленную эпоху, а может, и вовсе – в иной мир.

Ужасающие условия содержания узников заставили Митрохина с теплотой вспомнить, как относились к нему во время похищения Тринадцатый и Двести тридцать седьмой. Они, конечно, держали его в подвале и иногда били, но, по крайней мере, давали каждый день дышать свежим воздухом и смотреть на небо. А еще они набирали бочку с водой и позволяли ему мыться. Здесь же мыться узникам не полагалось. От невыносимой жары и отсутствия гигиены у непривычного к таким условиям Митрохина по всему телу пошла сыпь. Кожа зудела, он отчаянно чесался. Но, к его удивлению, с наступлением четвертого месяца заключения сыпь прошла сама собой. К тому времени он уже свободно изъяснялся на местном наречии, а ремень пришлось завязывать, как пояс от банного халата, чтобы не уронить брюки.

В конце концов наступил тот день, когда их вывели наружу. Заключенные щурились от яркого света, держались друг за друга, чтобы не упасть.

– Сегодня вам повезло, – сообщил силат, который встречал их возле «ямы», – великий владыка Саркон дарует вам жизнь. За это вы на веки вечные станете служить ему верой и правдой. Я поведу вас на медные рудники…

– Лучше убейте! – угрюмо проговорил один из узников.

– Посадите его обратно, – распорядился силат.

Пара ифритов немедленно выполнили его указание, подхватили упирающегося человека под руки и скинули в яму.

– Думаю, еще через четыре месяца он будет сговорчивее, хотя вряд ли доживет, – силат засмеялся. Ифриты поддержали его дружным хохотом.

– Сейчас все вы отмоетесь от грязи, вас накормят, и мы тронемся в путь, – поведал силат. – Есть кто-нибудь, кто боится воды?

– Я, – откликнулся один из людей, с безумным взглядом и всклокоченной, торчащей колом бородой.

– Ты будешь мыться первым, – обрадовался силат. – Возьмите его и киньте в реку!

Ифриты потащили орущего не своим голосом безумца к реке. Остальные узники двинулись следом. Митрохин шел, тяжело переставляя ноги. Он был истощен до крайности и думал только об одном – сейчас их накормят, сейчас их накормят, им Дадут еду, настоящую еду. Он вымылся в реке, даже потер тело плоским камнем, похожим на пемзу, на берегу реки их валялось в избытке. Затем новоявленный раб прополоскал в реке костюм. В карманах к тому времени уже ничего не осталось – монетки, зажигалку, носовой платок он выменял на еду и крепкие кожаные сандалии у карауливших яму ифритов (надоумили другие заключенные). Рукава от пиджака Митрохин оторвал. Из одного получился головной убор. Другой пошел на перевязку для раненых. Среди тех, кого притаскивали джинны, таких было немало…

Для узников устроили богатую трапезу. Голую землю застелили тканью, на которой стояла глиняная посуда с мясной похлебкой, лежали лепешки, виноград, сыр. Иван Васильевич вспомнил, что много есть нельзя. Если набить отвыкший от сытной пищи желудок под завязку, то самое легкое, чем отделаешься, – вывернет наизнанку. В худшем – можно потерять сознание, а то и вовсе умереть.