Алексей Удалов - Дар страны Мидос

Завтрак Бережного остыл, да и от еды уже с души воротило.

Тьфу! Скотина!

Тем же утром он рассказал Лане о предстоящем судилище. Умолчал лишь о предложенном альтернативном варианте. Девушка сжалась, глаза ее выдавали неверие и одновременно предвестие нервного срыва. Но она сдержалась.

Она полетела к отцу.

До вечера Бережной вышагивал по палате, то и дело заваливался на кровать — предавался воспоминаниям и размышлениям о своей удивительной, фантастичной жизни. То есть не всей жизни — в целом весьма заурядной — а о последних месяцах пребывания в тайном закулисье, где он, простой смертный, постиг неведомую человечеству тайну целого мира. И не просто постиг, а поучаствовал в работе глобальных пружин и шестеренок этого мироздания. Это ли судьба, о которой стоит сожалеть? Уникальная на планете судьба. А почему выбран был именно он? Кто ж его знает. Вытащил один из шести миллиардов лотерейных билетов. А, может, свыше ему было предопределено… Уж как он справился со своим заданием — неизвестно; видимо, плохо. Земля катится к катастрофе. Но он, Макар Бережной, — видит Бог — ложился костьми и делал все что мог. Ему, в целом, не в чем себя винить. Еще он благодарен судьбе за то, что есть в надпространстве женщина, которая обратила свой взор на него, грешного. И ради которой он сам готов хоть куда — хоть на пожизненное заключение, хоть на эшафот. А этот ублюдок Глар еще предлагал стереть о ней память — убил бы суку!

Лана прилетела уже на закате, усталая и подавленная. Результат был ясен.

— Всё? — спросил Макар.

Она подняла тяжелые глаза.

— Папа сказал, что он лично проголосует за обвинительный приговор. Каких бы смягчающих обстоятельств не было, шпионаж — тягчайшее преступление, и виновный должен быть наказан, — всхлипнула она. — Я хотела его убедить, но он и слушать ничего не стал. Я была везде… Все против тебя-а-а-а! — заревела она на всю катушку и вжалась в него. Он успокаивал ее, а она, по-детски скривив рот, неудержимо заливалась горячей влагой.

3

Наутро, при участии Ланы, Макар был приведен в приличествующий, цивилизованный вид. Он был умыт, причесан-прилизан, облачен в светлую рубашку и светлые же просторные штаны, обут в строгие сандалии. О его недавнем посещении камеры пыток напоминали только аккуратная повязка на глазу и закованная в легкое прочное крепление кисть правой руки. Все остальные крепления — на плече, на ребрах — были скрыты под рубашкой. Лана упорно предлагала выставить все это напоказ: «Пусть полюбуются!». Она даже хотела нарисовать на лице исчезнувшие гематомы: «Сделаем — не отличишь!», но Макар пресек эту показуху.

Посмотрелся в зеркало. И так выглядит внушительно.

Герой войны. Пусть судят!

Девушка все утро ходила с таким траурным лицом, и сейчас так тоскливо смотрела на него, что Бережной не выдержал:

— Ну, кисочка, что ж ты скуксилась-то вся, как будто на кладбище меня провожаешь!

Она махнула на него рукой и отвернулась. Судя по подрагиванию плеч — снова хныкала.

В половине одиннадцатого явился конвой, и арестованного посадили в служебный левиус. Когда шар рванул вверх, Лана осталась внизу, провожала взглядом.

Расстались они не надолго. На Совет, по настоянию Глара, было вызвано много свидетелей и представителей общественности, в числе которых были: Вилея, охранники, сторожившие Книгу в ночь кражи, витязь, который еще раньше, во время битвы, задержал Макара с Книгой… Вобщем, много ртов бездоказательно, но, наверняка, старательно будут дуть в одну дудку. Только Лана обещала оглушить их всех своим тромбоном. Лишь бы не увлеклась. А то, как пойдет рубить правду-матку, так ее и выведут из зала за нецензурщину…

Левиус пересек уже полгорода, и пролетал над центром Дара. Еще недавно здесь скалились бетонными зубами развалины и щерились глубокие выжженные воронки. Теперь же былое величие — огромные дворцы и необъятные площади — вновь стремительно вырастали с идеальной точностью — как проявляется на бумаге фотографический снимок. Над стройкой роем летали левиусы, подвозился материал, тысячи людей копошились у возводимых стен. Вряд ли кого-то из них пришлось загонять сюда из-под палки. В другой ситуации Макар и сам не отказался бы поучаствовать в восстановлении вечного города.

Но вот левиус миновал еще добрую часть мегаполиса и сел у здания, где Макару уже приходилось выступать перед почтенным ареопагом в качестве обвиняемого.

Внешне новое действо мало чем отличалось от предыдущего. Разве что присутствием публики, и тем, что подсудимого, ввиду его нетрудоспособности, посадили не на скамейку, а в кресло со спинкой.

Рулаты, сановно восседая в протокольных одеждах, окатили землянина взглядами праведной суровости. Их даже не тронул его вид стоика-антифашиста. А Фет вообще, один раз строго посмотрев, в упор его больше не замечал. Только Глар без эмоций, внешне отрешенно, но с едва уловимой внутренней накачкой, как ягуар перед прыжком, взирал на свою добычу.

Свидетели и другие приглашенные граждане в предвкушении редкого зрелища тихо галдели, наполняя уходящий вверх амфитеатр зрительных мест ровным жужжанием.

Макар поискал глазами Лану. Вон она. Сидит в средних рядах с самого краю. Вокруг нее образовалось недвусмысленное пустое пространство. Видимо, все друзья и знакомые предпочли в этом щекотливом вопросе — если не осуждать прямо защитницу шпиона, то, по крайней мере, соблюдать нейтралитет на расстоянии.

Наконец, Пирим поднял руку, гул затих, и открытое заседание началось.

Как и следовало ожидать, слово предоставили Глару. Рулат прошел на трибуну.

В своем обстоятельном докладе, умолчав лишь о некоторых закрытых для огласки деталях, он закопал «крота» так глубоко, что стало понятно — это даже не подземная тварь, а воплощенное исчадие ада. Из выступления докладчика следовало, что самое гуманное, что можно теперь сделать с этой особью — четвертовать.

— Я изложил картину преступлений, — повернулся капитул к президиуму. — Есть ли необходимость перед вынесением решения заслушать свидетелей?

— Да, — поднялся Фет. — Присаживайся, уважаемый Глар. Для экономии времени сразу заслушаем главного свидетеля.

Зал зашушукался.

Фет на своем протезе вышел из-за стола и спустился по ступенькам вниз.

— Приглашается на трибуну Вилея, дочь Рамита.

Десятки голов с интересом повернулись к главной свидетельнице, сидевшей в верхних рядах в модном строгом платье, и до этого молчаливо наблюдавшей за происходящим. Услышав свое имя, женщина встрепенулась, ее длинные ресницы удивленно застыли — но лишь на секунду; она пробралась со своего места к проходу и спустилась к трибуне.