Андрей Дай - Орден для поводыря

– Да и не бывает в Барнауле такой распутицы, как в Томске. Другой грунт, знаете ли. И Сибирский тракт с десятками тысяч подвод здесь не проходит. У меня с Кяхты только чаю до двух миллионов пудов в год по улицам провозят, а здесь-то что…

– Это только пока, – рыкнул порозовевший хозяин дома. – Моими инженерами составлен прожект обустройства военно-торгового тракта от Барнаула, через Бухтарму на Верный и в Китай. Вскорости бумаги будут с очередным золотым караваном высланы в Кабинет Его Императорского Величества. И мы склонны полагать, что потребные для строительства средства будут выделены.

– О-ля-ля! Это же просто чудесно! – практически искренне обрадовался ревизор.

– Несомненно, – надулся от самодовольства Фрезе. – Новый тракт существенно облегчит положение наших отрядов в Туркестане.

– А что там с нашими отрядами? – не понял гость. – Приходили какие-то новые известия от полковника Черняева? Я имею в виду после того, как он приступом взял Чимкент?

– Нет, но…

– Кстати, дорогой Герман Густавович! Мне передавали, что в списке представленных к орденам офицеров, отличившихся при штурме кокандской крепости в июле, одним из первых указан ваш брат, подполковник Мориц Густавович. Это, кажется, был орден Святого Георгия…

Не ожидал, что добрые вести о Герином старшем брате окажется так приятно слушать. Все-таки нужны человеку какие-то корни – что-то, связывающее его с миром, определяющее его положение в человеческой стае. Многочисленная и дружная семья как нельзя лучше отвечает этим требованиям. Этакий сплоченный клан, во всем помогающий, поддерживающий каждого из своих членов в трудную минуту и разделяющий радость побед.

– Он прирожденный воин, – кивнул я. – Ордена и чины – это лишь вопрос времени.

– Наш Герман Густавович тоже отличился, – с едва скрываемым сарказмом поделился с гостем Фрезе. – Ходят слухи, он в одиночку одолел чуть ли не целую банду беглых каторжников.

– Да-да, – вдруг встряла в разговор жена горного начальника. – Поведайте нам о вашем подвиге. Просим.

Господи милостивый, а я-то еще удивлялся тому, как римлянки обрекали на смерть гладиаторов в Колизее. Похоже, сама мысль о чьих-то мучениях доставляла этой, в общем-то, серенькой женщине физическое наслаждение. Рассказы о жестокости Фрезе по отношению к кабинетским крестьянам обрели новый смысл.

– Все произошло достаточно быстро, – покосившись на прикрывших ладошками рты в ожидании кровавых подробностей девчонок, меланхолично произнес я. – У меня не было шанса даже испугаться.

– Но вы ведь стреляли из своего пистоля! – как-то чересчур, на мой взгляд, агрессивно поправила Екатерина Степановна.

– Стрелял. У меня есть чудесный английский револьвер господина Адамса. Из шести зарядов он дал осечку только в одном…

– Прошу прощения, дамы, – спас меня барон. – Я украду у вас нашего стрелка. Думаю, самое время выкурить по папиросе… Я, знаете ли, подобно государю, пристрастился…

Благодарно взглянув на ревизора и не обращая внимания на побледневшую от гнева мадам Фрезе, я поспешил встать из-за стола.

– Простите мою настойчивость, Федор Егорьевич, – начал я, когда мы уединились в курительной комнате и барон разжег папиросу с длинным мундштуком. – И все-таки. Что с наследником?

– Ваш гонец – милейшая Елена Павловна – встретилась в Дармштадте с императрицей, – пожал плечами столичный гость. – Мария Александровна была шокирована известиями, но конечно же согласилась с необходимостью полного медицинского осмотра Николая Александровича. Сам великий собирался отбыть в Данию, ко двору Кристиана Девятого, и консилиум решено было назначить сразу по его возвращении. Однако…

В комнату вошел слуга с полуштофом коньяка и бокалами. Следом появился хозяин дома, и фон Фелькерзам тут же сменил тон повествования:

– В Санкт-Петербурге большие перемены, дорогой Герман Густавович. Знаете, как ныне в салонах Северной Пальмиры называют его превосходительство генерал-лейтенанта Мезенцева? Фрондер! Каково! Начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии – фрондер!

– Отчего же так вышло? – поддержал я игривый тон эмиссара. – И позвольте, если я правильно помню, Третьим отделением разве не его сиятельство, князь Долгоруков заведовал? А Владимир Николаевич Мезенцев только весной на пост начальника штаба жандармского корпуса назначен?

– Вы, господин Лерхе, удивительно хорошо осведомлены о делах этого ведомства, – вскинул брови барон.

– Наш Герман Густавович водит дружбу с жандармами, – презрительно выдохнул Фрезе.

– Так ведь я в ведомстве его высокопревосходительства господина Татаринова долгое время имел честь состоять на службе, – обезоруживающе улыбнулся я. – Как же государственный контроль империи без сотрудничества с жандармами? Иные из казнокрадов в столь высоких чинах, что без Третьего отделения и не подступишься…

– Да уж, – вынужден был признать горный начальник. Видно было, что ему неуютно под прицелом наших взглядов и он уже пожалел, что затронул эту скользкую тему.

– Так что там, Федор Егорьевич, наш фрондер?

– О-ля-ля! Злые языки болтают, что он имел весьма нелицеприятную беседу с его сиятельством по поводу какого-то письма. А потом, будто бы вопреки приказу начальника, в частном, так сказать, порядке…

Мезенцев мне поверил. Сразу и безоговорочно. Не знаю почему. При встрече, а она теперь неминуема, нужно будет поинтересоваться. Но начальник штаба жандармского корпуса решил использовать шанс.

Ни за что не поверю, что дело нельзя было сделать по-тихому, в лучшем стиле Третьего отделения. Но нет, Николай Владимирович сознательно пошел на конфронтацию с флегматичным и неповоротливым князем Долгоруковым. Вышел, так сказать, громко хлопнув дверью. Его карьера висела на волоске, но он стремительно собрал светил отечественной медицины, организовал литерный поезд в германские княжества и через неделю уже был в Дармштадте. Где, на счастье, успел застать наследника империи.

Представляю себе, как этот господин врывается в кабинет Государя с криками: «Заговор! Наследник престола в опасности!» Александр был впечатлен. Особенно когда выяснилось, что императрица Мария Александровна осведомлена куда больше его и что нити ведут в Сибирь.

Тем не менее император проявил характер. Поездка Никсы в Копенгаген была перенесена на другой день. В замке Югенгейм близ Дармштадта, принадлежавшем брату царицы, принцу Александру Гессенскому, был проведен самый тщательный, какой только возможен при нынешнем состоянии медицинской науки, консилиум.