Александр Бушков - Нелетная погода

– А мир был благолепен и нелеп, как встарь… Им бы вряд ли понравилось, начни мы биться с рыданиями головой об стену. Как и мне в случае чего…

Видимо, только теперь она осознала в полной мере, что то же самое может и могло случиться и с ним, что возможностей для этого у него было предостаточно – и не так уж мало их впереди… Что-то она поняла. Постояла возле Панарина, не ахнула и не бросилась на шею, как в таких ситуациях порой поступают осознавшие жесткие истины героини не самых лучших романов, но что-то она поняла. Провела ладонью по его щеке и тихо вышла.

Глава 14

Запоздавшие капитаны

…До шести часов вечера их еще ждали. Девять пилотов и шестеро энергетиков – все, кто летал на эксперименты – собрались у тех ворот космодрома, сквозь которые обычно проезжали на свой участок летного поля. День выдался исключительно солнечный, в незамутненном синем небе почти не было облаков, отовсюду наплывали запахи цветов и травы, цикады назойливо верещали в траве. Люди ждали. Малышев сосредоточенно и упорно, так, словно от этого зависело что-то очень важное, возился с карманной головоломкой, иллюстрировавшей четырехмерность пространства. Рита Снежина бездумно играла с рыжим толстым щенком Интегралом. Двое курили, кто-то включил карманный видеофон и впился глазами в экран, вряд ли соображая, какую программу смотрит. Остальные лежали в траве или прохаживались вдоль ажурной ограды. Время от времени кто-нибудь начинал из-под руки всматриваться в небо, а остальные в этот момент смотрели кто на него, кто тоже в небо. Потом он опускал руку и продолжал шагать взад-вперед, как часовой, которого оставили у какого-то никому ненужного домишки и позабыли сменить, а сами ушли дальше, и часовой об этом догадывается, но не хочет пока верить.

Панарин уже жалел, что приехал, – в диспетчерской он испытывал бы те же чувства, ждать и надеяться там, ждать и надеяться здесь – никакой разницы. Но там кроме него были бы лишь три диспетчера и Кедрин, а здесь – пятнадцать человек. Они на него не смотрели, но каждый помнил, что в кармане заместителя по летным вопросам лежит настроенный на диспетчерскую браслет, и все новости он узнает первым. А браслет молчал. Панарин даже решил, что браслет сломался (хотя он слышал тоненькие голоса операторов), и он вытащил браслет из нагрудного кармана, положил на ладонь. Синей росинкой светилась контрольная лампочка, голоса стали чуть-чуть громче. Панарин, злясь на себя, торопливо сунул браслет обратно. Проползали минуты, длинные, как те письма, что пишутся всю ночь, но остаются неотправленными.

В шесть часов тридцать восемь минут приехал Кедрин. Поставил элкар метрах в двадцати от ворот, сдвинул дверцу и остался сидеть в машине, закурив трубку. Один нагрудный карман его мятой форменной рубашки оттопыривал браслет, другой оттягивал массивный адмиральский знак.

До семи вечера «Марианну» ждали, потому что не вышло время аварийному запасу кислорода. До семи тридцати – потому, что каждый мог припомнить случаи, когда потерпевшие бедствие, урезав потребление кислорода, ухитрялись продержаться какое-то время.

В восемь вечера при самой строгой экономии кислород на «Марианне» должен был кончиться. Бесполезным было рысканье в секторе восьми спасательных кораблей…

Оставалась последняя эфемерная надежда – что гиперпространство выкинуло головоломный фортель и «Марианну» выбросило куда-нибудь на другой конец Ойкумены. То, что раньше ничего подобного не случалось, могло и не служить аргументом – в конце концов, о гиперпространстве знали не все. Аргументом служило другое – существовала программа действий и на такой случай, все внеземные станции и обитаемые планеты Ойкумены подключили к поиску соответствующие службы, но сообщения были однообразны и состояли лишь из четырех слов – поиски результатов не дали. Или совсем коротко – ничего.

В восемь тридцать никто уже не ждал «Марианну» и ни на что не надеялся. Здесь собрались взрослые и опытные люди, знавшие, что чудес не бывает, что человек не может жить без кислорода, что характер вспышки и сопутствовавшего ей излучения может быть лишь следствием взрыва, и ничем иным. Но все же, все же – первый, кто уехал бы с космодрома, словно подписывал свидетельство о смерти, признал, что Робер Дегрель, Виктор Печников и Каролина Ланг больше не существуют, и в это должны поверить все остальные.

«Кому-то нужно было решить за всех, либо мне, либо Кедрину, – подумал Панарин. – Лучше, если это сделает Кедрин, ему уже случалось, я ведь всего третий день в начальниках…»

Он взглянул на Кедрина. Адмирал угрюмо смотрел на него, и Панарин понял – Кедрин ждет, что «приказ» должен отдать он, а если он не решится – Кедрин перестанет его уважать. Еще один экзамен на командира, еще один экзамен на зрелость – сколько их еще впереди? Кто это выдумал, будто с достижением определенного возраста или определенного поста человек освобождается от обязанности сдавать экзамены? Наоборот, их приходится сдавать еще чаще…

– Письма родным писать будешь ты, – сказал Кедрин, как отрубил. – Давай отбой.

Панарин вынул браслет и нажал клавишу.

– Дежурный? – сказал он негромко. – Говорит Панарин. Поиски прекратить, всем кораблям вернуться на космодром.

– Понял, – сказал дежурный. – Поиски прекратить, всем возвращаться.

И все пришло в движение – люди молча вставали, молча рассаживались по машинам, точка была поставлена, решающее слово произнесено, и нет смысла больше смотреть в небо.

– Поехали, – позвал его Кедрин.

Панарин сел. Несколько минут они ехали молча.

– Вот так, – сказал адмирал. – Еще одна из прописных истин, которые тебе предстоит накрепко вбить в голову. Нужно научиться терять… Понять, что заламывание рук и трагические тирады даже в театре давным-давно устарели. Никого этим не вернешь и ничего не исправишь. Но и упаси бог за толстокожесть… Ты, наверное, это сто раз слышал?

– Да, около того, – сказал Панарин.

– Но я уверен, что только сейчас они обрели для тебя конкретный смысл. И ты у меня научишься терять, ты у меня многому научишься… Потому что, когда мы доберемся туда, – он мотнул головой снизу вверх, – командовать придется вам…

– Скажите… – Панарин не сразу решился. – В то, что мы все же доберемся туда, вы верите не меньше, чем, скажем, лет пять назад?

– Уши бы тебе оборвать по самый корень… – сказал Кедрин. – Да что взять с мальчишки, который только и умеет лихо пилотировать корабли? Верю еще больше. И вера эта не от упрямства, уловил? Вера эта от веры в то, что мы еще не видим конца нашей лестницы. Называть задержку перед очередной ступенькой поражением – ошибка. Все существующее должно быть познано.