Дивов Игоревич - Оружие Возмездия

— А-а, Крумов, — Билалов принял вертикальное положение, заткнул ноздрю пальцем, громко фыркнул и зажмурился, как кот на солнцепеке. — Небось опять меня бычьим х… называет?

— Нет, теперь меня только.

— Моими словечками выражаются, — объяснил Билалов Петровскому.

Тот нечленораздельно посипел горлом и ушел.

Пару лет назад Петровского выгнали из рядов КПСС с формулировкой "за алкоголизм". Такой степени крутизны не достиг даже наш капитан Каверин, исключенный из партии вообще за пофигизм, но с какой-то обтекаемой записью в протоколе.

Оба капитана пользовались среди личного состава большим авторитетом. Их всегда слушались беспрекословно…

— А у тебя чего? — спросил Билалов.

— А у меня то, — сказал я, протягивая майору обходной, — что вам давно уже пора подписать.

— Он должен? — обратился Билалов к Шнейдеру, видимо, надеясь, что я задолжал приличную сумму, на которую можно будет подлечиться от насморка.

— Должен!

— Что должен?

— Уволиться, товарищ майор!

— Да ити ты на х…, Гена, — сказал Билалов, подмахивая бумагу. — Так, число сегодня пятое августа… Чья это ручка? Моя?

— Моя.

— Да нет же, — сказал Билалов, уставившись на ручку красными глазами. — По-моему, она моя.

— В общем-то да, но раз вы не уверены…

— И ты иди туда же, юморист, твою мать, — сказал Билалов, сунул ручку в карман и начал копаться в столе.

— Спасибо, — сказал я на прощанье и ушел в кабинет замполита.

Там сидел Михайлов и читал свежий "Ровесник". Играло радио, кругом была разбросана бумага, под сейфом красовалась батарея лимонадных бутылок. Я присел рядом. За стол замполита уселся Шнейдер, подпер щеку кулаком и уставился на меня тоскливым взором.

— Ну, что Харьков? — спросил я, раскрывая "Трезвость и культуру".

— Примерно как у "ДДТ" — помнишь "Предчувствие гражданской войны"?.. И во всем городе нет муки.

— Ах, еще и муки… Ну, в грядущих социальных землетрясениях все будет зависить от того, чью сторону примут войска, а ты сам знаешь… Так что, слава богу, ничего не получится. А конкретно если?..

— Да ну его, — сказал Шнейдер. — Хочешь "Космоса" харьковского?

— "Явы явской" хочу.

— Ну-у… Ты-то как?

— Почти по "Аквариуму": дембель становится ближе с каждым днем. Ладно, Ген, хорошо, что ты приехал, мы слегка тут скучали. Поговорим в другой раз? Я пошел.

Я вышел из штаба, свернул с асфальта на траву, уселся в небольшую кучу сена у волейбольной площадки ракетчиков. Который час? Два, нет, уже полтретьего. Дул холодный, очень августовский ветер. Я расстегнул куртку, сунул за пазуху руку с зажигалкой, прикурил. Достал письмо, посмотрел на просвет, где можно рвать.

В конферте была ксерокопия статьи из "Франкфуртер Рундшау" с фотографией моего отца. На обороте — письмо. Отец возил по Европе выставку Кандинского.

Я глядел на фотографию и думал, как необратимо изменился мир за те два года, что меня не было. Отца раньше не выпускали в капстраны, он считался недостаточно благонадежным для этого. А художник Кандинский упоминался только в специализированной литературе. Я читал о нем в книге "Философия и искусство модернизма", изданной микроскопическим тиражом.

По ту сторону забора творилось черт-те что. Там бушевал Съезд народных депутатов. Академик Сахаров рассказывал с трибуны, как наши "расстреливали своих в Афганистане, чтобы те не попали в плен", чем рассмешил всю армию до колик. На собрании армейского партийно-комсомольского актива в Белой Церкви выступал какой-то Кравчук[5]. Один капитан встал и ему говорит: если вы прикажете вывести мое подразделение на улицы гасить народные волнения, сразу заявляю — хрен вам! Я видел это своими глазами и не понял, из-за чего столько эмоций. А теперь Шнейдер сказал: предчувствие гражданской войны…

А в журнале "Огонек" опубликовали рассказы удивительного писателя Пьецуха. В "Технике-молодежи" я прочел "Звездных королей" Гамильтона, классическую "спейсоперу", еще не зная, что этот жанр так называется. И "Планету Роканнона" Урсулы Ле Гуин — там же… А в Москве выступают рок-группы, еще недавно бывшие под запретом. Их даже показывают по телевизору. А мои друзья открывают собственную газету. Частную. Зовут работать. Уму непостижимо. Поистине, за забором творится что-то сверхъестественное.

Очень хотелось жить.

Было немножко страшно. Они-то там, на воле, все это приняли не сразу, постепенно. Успели привыкнуть. А я приду, и меня — как утюгом по голове: свобода!

Ладно, справлюсь. Я встал, отряхнулся от сена и пошел к казарме.

Пора было строиться на обед.

ГЛАВА 23.

Бригада уехала на полигон, а я остался. И хотя я точно знал дату своего увольнения в запас — 30 августа 1989 года — на душе скребли кошки. По совсем другой причине. Впервые в жизни (нет, не армейской, в жизни вообще) я страдал от одиночества. Армия научила меня дружить, и теперь мне стало худо без ребят.

Из закадычных моих приятелей под боком был только Шнейдер, но он не высовывался с узла связи. Так исторически сложилось: Генка друг, да хата у него с краю, далеко ходить в гости. А вот у троих, обретавшихся в казарме — Ракши, Михайлова и меня, — постоянная взаимная забота стала образом мысли и смыслом выживания в ББМ. Мы превратились в семью. Теперь семья распалась.

Надо было просто досуществовать месяц — и уйти. Я болтался по части, стараясь никому не попадаться на глаза. Часами валялся где-нибудь в кустах. В нарядах, которые мы несли по схеме "через день на ремень", тупо спал за пультом дежурного. Почти не разговаривал. Наконец это надоело Шнейдеру.

— Может, тебе взять дембельский аккорд? — спросил он. — Хочешь, намекну Петровскому?

Я задумался. А почему бы действительно не взять аккорд?

ДВА АККОРДА

исполняют три Олега из ББМ

Понятие "дембельский аккорд" ведет свою родословную от "аккордной оплаты труда", смысл которой прост: выполнил работу — получи деньги. В случае дембельского аккорда сделка похитрее: выполнил работу — уехал домой. Человеку, которому армия уже окончательно поперек горла, предлагают уволиться раньше запланированного на пару недель, а то и на месяц. Заманчиво, не правда ли?

Дембель, согласившийся на аккорд, становится шелковым. Его не видно и не слышно, он вламывает круглые сутки, и больше всего боится, что сделанную работу забракуют. Или примут, но заставят что-то достроить-докрасить. А то вообще перестроить-перекрасить заново. Офицеры — специалисты по мелким придиркам. И если дембель успел им попортить крови, он оказывается перед суровой дилеммой. Что лучше, гарантированно бить баклуши, тихо сходя с ума от безделья, еще пару месяцев, или месяц вкалывать с непредсказуемым результатом? Знаменитое "быть или не быть" — задачка попроще, уверяю.