Татьяна Минина - Исправленному верить (сборник)

Вроде б негромкий выстрел раздался над огромной площадью, а вздрогнули все без исключения: свои и чужие, восставшие и вышедшие против них, солдаты и офицеры, свита василевса и простой люд.

Шпага выскользнула из раскрывшейся ладони князя Петра, остриё клинка клюнуло ладожский гранит, высекло одинокую, тут же погасшую искру. Серый конь сам рванулся назад, пока всадник заваливался ему на шею.

– Никита Петрович?! – Мандерштерн словно не верил глазам, сам Аничков своим тоже не верил.

– Браво! – с горячечным восторгом воскликнул Кнуров. – Браво тебе, Брут российский! Нет больше сатрапа! Нет…

– Замолчите! – прикрикнул, не узнавая собственного голоса, Аничков, а поручик внезапно громко всхлипнул. – Мандерштерн, вы свидетель. Общество Благоденствия приговорило бросить жребий, кому стрелять в тирана, и полагать сие дуэлью. Это тоже дуэль… И у неё может быть лишь один исход. Да здравствует вольное Отечество!

Они не успели ничего понять, а если успели, то ничего не предприняли. Конь с неподвижным всадником на шее ещё скакал, когда раздался новый выстрел. Последнее, что увидел на внезапно оглохшей площади Никита Аничков, – это серого дончака, что, невозможно плавно и медленно взмахивая гривой, уходил сперва по красноватым гранитным плитам, потом по лёгким сверкающим облакам.

– Зря. – Мандерштерн наклонился и закрыл штабс-капитану глаза. – Всё, господа, назад нам теперь дороги нет… Первый батальон! Готовьсь! Второй батальон! Левое плечо вперёд!..

Привычка повиноваться офицеру своё дело делала, гвардейцы чётко исполняли привычные команды. Щетина штыков поднялась: шеренги изготавливались к огневому бою.

Этого не могло быть.

Выстрелили. Они выстрелили. В князя Петра Ивановича. В князя Петра, рядом с кем Никола Тауберт, печатая шаг, шёл в безумную атаку под Зульбургом и за кого десять раз умер бы любой русский солдат, – они выстрелили!

Нелюди.

Холодная ярость разливалась по жилам, хвалёная тевтонская выдержка и дисциплина таяли, словно лёд в походном солдатском котле. Прямо перед китежградскими егерями маялась конная батарея, жерла четырёх пушек смотрели вроде как на мятежные каре, но ни офицеры, ни тем более солдаты не пребывали в готовности. Иные и вовсе выразительно косились на чернеющую толпу – хорошо ещё градоначальнику хватило ума вызвать казаков, сдерживать люд.

Шпоры вре́зались в бока коня, Николай Тауберт погнал жеребца прямо на растерянную батарею. У смутьянов с выстрелом в князя Петра, похоже, сомнения тоже кончились, их шеренги зашевелились, разворачиваясь. Ружья поднимались, и это значило одно – вожаки, кто бы они ни были, решились.

– Командир?! Где командир?! – Подполковник осадил коня прямо возле орудий.

– Нет его… Болен, – промямлил одинокий поручик.

– Как отвечаете старшему по званию?! Открыть огонь! Немедля! – Тауберт, выходя из себя, кричать всё равно не умел. Ледяная, поистине тевтонская холодность. Однако офицерик, ошарашенный всем происходящим и внезапно настигшей командира «болестью», не пошевелился.

– К орудиям!

Поручик раскачивался на каблуках, словно в трансе.

– Э-эх!

Обученный гнедой повернулся, будто на шарнирах, поручика сбило конской грудью, отбросив на зарядные ящики. Тауберт оказался среди артиллеристов, поднял руку и теперь уже гаркнул как следует:

– Огонь!

Солдаты растерянно смотрели на мятежные шеренги; гвардия двинулась, вскинув ружья. Как же тут стрелять? Свои ж ведь!

Но прапорщиков и пару фейерверкеров холодная ярость Тауберта всё же привела в чувство. Наверное, поняли, что подполковник в мундире конных егерей сейчас сам бросится к пушкам, и тогда хоть руби его саблями, хоть коли штыками. А может, и не поняли, может, тоже видели, как выронил шпагу седой человек в орденах – их князь Пётр.

Заряженные картечью пушки выстрелили. Недружно и вразнобой, но промазать по плотному каре с такого расстояния было невозможно.

Тауберт не закрывал глаз. Грохот и пороховой дым, а прямо перед подполковником – кровавое месиво, изрубленные картечными пулями тела в русских шинелях, под русскими знамёнами, и он сам – бьющий по ним почти в упор.

– Заряжай!

Гвардия, даже впавшая в смуту, остаётся гвардией. Грянул ответный залп, поневоле куда слабее, чем мог быть, упал кто-то из артиллеристов, но тут ударили две другие пушки, и строй мятежников сломался. Кто-то из них ринулся прямо на батарею, держа штыки наперевес; кто-то, напротив, устремился к Бережному дворцу. Тауберт, понимая, что всё погибло, что погиб он сам, Никола Тауберт, махнул своим конно-егерям.

Лейб-гвардия всё же дала ещё один залп, ему ответили китежградцы, нарастало «ура!» фузилёров, а сам Никола смотрел, как падают, немного не добежав до его орудий, гвардейцы-гренадёры. Смотрел, заледенев и онемев; не он, кто-то в его теле холодным и злым голосом скомандовал полку общую атаку; волна конно-егерей подхватила Тауберта, увлекая за собой.

И снова сентябрь. Но уже совсем иной, южный, знойный, полный ароматов. Полгоризонта закрыли Капказские горы, и кажется – нет никакого Анассеополя, его гранитов и бескрайней Ладоги, а есть только эти горы да узкие тропы в них, коими пробираются воины «святого имама Газия».

Много месяцев пробираются теми же дорогами и китежградские конно-егеря. Князь Шигорин от греха подальше предпочёл после мятежа срочно подать в отставку и отбыл в дальнее володимерское имение. Самого Тауберта в звании повысили, удовлетворив его же просьбу отправить на Капказ. Здесь, в знаменитом Капказском Отдельном корпусе, дышалось куда легче, чем на анассеопольских першпективах, где выкорчёвывали сейчас приснопамятную крамолу.

Нет, уж лучше здесь. Со своим – теперь уже целиком и полностью! – Китежградским конно-егерским полком.

…Приближался вечер, а впереди уже горели огни бивуака. Володимерский полк.

– Здорово, братцы!

– Здравия желаем, ваше высокоблагородие!..

Знакомо, привычно, и у походного костра среди серых шинелей чувствуешь себя как дома, даже лучше, чем дома. Потому что тут всё ясно и просто, есть враг и есть друг.

И можно хоть на время забыть жуткий залп картечью в упор по гвардейскому каре…

Среди володимерцев нашлись знакомцы, Тауберта позвали к огню.

Здесь говорили о вещах важных и привычных. Об очередном набеге «непримиримых», отражённом казачьей стражей, однако с потерями; о провиантских обозах, непонятным образом оказавшихся в руках сторонников Газия; о поисковых партиях в горах; о «договорных» аулах, сплошь и рядом изменяющих слову; об английских эмиссарах и злокозненном ауле Даргэ, который никак не удавалось взять.