Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

— Трудно судить, мисс. Кое-кто постарел…

— Нет, я имею в виду поведение, привычки, манеру вести разговор.

— Обстоятельства нашего полёта всех заставили измениться, мисс, — рассудительно ответил мистер Гюнтер. — Даже меня, не говоря уже о вас.

— Обо мне?

— Мне кажется, общение с мистером Форстером не прошло для вас бесследно. А нашим пассажирам пришлось общаться сразу с несколькими мистерами Форстерами, только мистерами Форстерами, чьи действия нельзя объяснить, предсказать и предотвратить. Конечно, они должны измениться, мисс.

Немец оказался очень умён. Пожалуй, при своём упорстве он многого добьётся в жизни. Однако я завела этот разговор из-за мсье Рока, и, если следовать разумным рассуждениям бортинженера, то перемена в нём должна быть закономерна, а я не могла даже понять, что нового заметила в этом человеке. Что-то настораживающее, и только.

— А как выглядит мистер Державин?

— Как обычно, мисс, только слегка поседел.

Сколько дней мы пробыли на планете? Одиннадцать? И за такой короткий срок у человека появилась седина. Прочь от этой планеты, и пусть сюда никогда не прилетают люди!

Перед сном я вновь просматриваю список изречений Серафимы Андреевны.

— "Глупая, ты боишься не того, кого надо. Но я знаю, что ты разумна".

Не знаю, кого она имела в виду, но я и её опасалась напрасно, и командира. Бояться мне следовало мистера Форстера.

— "Как много здесь мёртвых".

— Обращение к мисс Хаббард и сеньору Агирре.

— Обращение к повару.

— О двух мёртвых лицах.

— Обращение к мистеру Форстеру.

Все эти пророчества сбылись, и каждое слово приобрело смысл.

6. "Зло стремится к своему царству, а когда два зла сольются, прольётся кровь, начнутся ложь и обман".

— "Зло внутри стремится к миру зла, где оно получит силу".

Тоже верно. Я не могу вдаваться в тонкости, но, на мой взгляд, всё так и произошло.

— "Самое страшное — это зло, которое мы накопили в себе. Надо бояться зла в себе".

Этот принцип надо взять на вооружение независимо от того, на какой планете мы находимся.

— Все преступления рождены на земле, но одни осознанно, а другие — нет. Вокруг тебя пляшут какие-то лица…" (мне)

О преступлениях мы уже говорили с мистером Уэнрайтом, а лица меня, и правда, окружали. Два одинаковых лица с разными глазами.

— Обращение к бортинженеру.

Хорошее обращение.

А вот теперь остаётся несколько непонятных пунктов.

— "У вас есть белая книга с блестящими страницами?" (командиру)

— "Ты носишь маску, глупец. Скоро ты захочешь её сбросить". (к нему же)

— "Наташа, я опять вижу книгу. Она раскрыта. Страницы белые, очень блестящие. Над нею кто-то склонился, какая-то фигура… Я не вижу, кто это, но это не человек… Пока в этой книге нет записей, но скоро там должна появиться какая-то запись. Скоро… Я не вижу, что там написано, вижу лишь, что это чёрные строки. Жди их, Наташа".

— "Хорошо, когда чувствуешь рядом жизнь, а не смерть". (когда к нам подошёл бортинженер)

— "Тебя ждёт долгая, очень долгая дорога. Это будет последняя твоя долгая дорога". (командиру)

— "Жизнь и смерть ходят рядом, рука об руку. Смерть прикрывается личиной жизни, а жизнь скрывается под маской смерти. Жизнь ликует, но смерть всегда соберёт свою жатву…" (нам с бортинженером)

Вчитываюсь в эти шесть пунктов и не понимаю их, а вслед за непониманием приходит беспокойство. Жаль, что провидцы говорят загадками. Обычным людям их не понять. Наверное, Серафима Андреевна видела отдельные картины из будущего, а то и фрагменты картин, и рассказывала увиденное, не соотнося это с прежними видениями, поэтому и получилась такая путаница, но меня этот калейдоскоп фраз наводит на грустные размышления.

Когда мы стояли с ней вдвоём, а к нам подошёл бортинженер, она сказала: "Хорошо, когда чувствуешь рядом жизнь, а не смерть". В свой последний день она нам же сказала: "Жизнь и смерть ходят рядом, рука об руку". Не означает ли это, что мне всё-таки суждено погибнуть? Мистер Форстер мне уже не опасен, но я могу попасть в лапы человеку пострашнее первого штурмана. И рассуждения о книге и чёрной записи мне совсем не нравятся. Маска командира так долго меня пугала, что теперь я теряюсь в догадках на её счёт. Его последняя дорога тоже наводит на грустные мысли.

21 февраля

Сегодня после завтрака, когда командир и бортинженер отправились в обход, ко мне приходил гость. Я услышала, что дверь рубки толкнули, словно, не зная о наших новых порядках, ожидали, что она откроется.

— Кто там? — спросила я.

Ответом послужило молчание, и мне это не понравилось. Если кто-то приходит, то пусть приходит открыто, а внезапные и тайные появления внушают мне лишь тревогу.

Убедившись, что просто так в рубку не войти, посетитель не стал проявлять настойчивость. Почему-то я сразу подумала о мсье Роке. Однажды он уже пробовал сюда зайти, так что путь ему знаком. Следовало ли мне рассказывать об этом случае командиру? Он, конечно, насторожится и примет какие-то меры, но вот вопрос: будут ли они оправданы? Француз мог придти сюда по десятку причин, так что пока нет смысла восстанавливать против него людей, тем более, что я даже не знаю, он ли это был. Вновь создавать вокруг себя суету, утверждая, что кто-то пытался проникнуть в рубку, тоже не хотелось. Один раз мистер Уэнрайт удостоверился, что мои страхи небеспочвенны, а во второй раз доказательств этому может и не быть. Не хочется представать перед ним нервнобольной.

Чтобы взбодриться, я энергично продвинула работу по своей новой теории на целый этап ближе к финишу и ненадолго почувствовала себя гением.

Когда мистер Уэнрайт проводил меня до столовой, мне опять пришлось встретиться с французом. Он, не спеша, даже слишком неспешно, выходил оттуда, когда появились мы. На этот раз вместе с ним шла седая старуха, которую я никогда не видела раньше. В другое время все мои мысли сосредоточились бы на неведомо откуда появившейся незнакомке, но сейчас интерес для меня представлял прежде всего мсье Рок. Я вдруг чётко осознала, что лёгкое влечение к нему, вызванное одиночеством, скукой и желанием найти хоть одного приятного человека, бесследно прошло и, как часто бывает, его сменило не равнодушие, а чувство некоторой неприязни, словно я переносила на него свою досаду на себя за придуманный мной идеальный образ, которым я самым глупым образом тешилась. Возможно, вчера меня потрясла не перемена во французе, а перемена в моём отношении к нему, хотя я и не рассталась с мыслью, что мсье Рок изменился.