Эдмунд Купер - «Если», 1996 № 03

К загсу подошла заведующая Мария Тихоновна, яркая блондинка неопределенного возраста, разговорчивая и доброжелательная.

— Ого! — воскликнула она. — У нас большой день! Полна горница людей.

Улица заполнялась народом. С обоих концов подтягивались зрители, привлеченные слухами и пересудами.

В толпе зевак Удалов увидел и президента Академии наук, переодетого цыганкой, а также двух его охранников, изображавших сенегальскую правительственную делегацию.

Значит, все же подглядывают, хоть и затаились. Впрочем, так и надо.

Мария Тихоновна сняла замок с дверей, зашла первой, остальным велела ждать в приемной, а пока заполнять анкеты.

Лее расселись за столы и принялись писать. Правда, как выяснилось, невестам пришлось придумывать фамилии, но это сделали быстро и с шутками. Только мать Гаврилова плакала. То ли от предчувствия, что скоро придется снова разменивать квартиру, то ли огорчилась тем, что молодежь придумала невесте фамилию Рабинович.

Невесты заразительно смеялись. Галочка шутила, а у обеих Эльвир шутки не получались, и они смеялись просто так.

Кого-то послали за шампанским, кто-то спохватился, что нет цветов. Цветы нарвали в саду у Савичей, за что заплатили крикливой Ванде в долларах и взяли ее в свидетельницы.

В помещение загса набилось человек тридцать.

Подошел торжественный момент, когда анкеты сданы, взносы уплачены, в зале наступает момент тишины и даже перешептывания смолкают.

Три пары стояли перед столом регистраторши Марии Тихоновны.

— Сегодня выдающийся день в жизни Великого Гусляра, граждане, — сказала Мария Тихоновна. — Сразу три очаровательные пары подошли к моему так называемому алтарю… — тут она смутилась, потому что в наши дни шутки с религией вряд ли уместны.

По душному помещению пронеслось шуршание голосов, согласных с ней гостей и новобрачных.

— Но закон есть закон! — продолжала Мария Тихоновна. — И я попрошу брачующихся подходить ко мне по алфавиту. Первыми к столу подойдите Гаврилов с гражданкой Рабинович и их свидетели.

Мать Гаврилова продолжала тихо плакать.

Профессор Минц вытащил видеокамеру и снимал церемонию.

Камера была японская, маленькая. Точно такой же камерой снимал и президент академии в образе цыганки. Только он стоял в другой точке зала.

Слон сунул хобот в открытое окно и затрубил «Свадебный марш» Мендельсона. Никогда еще Удалову не приходилось слышать, как трубят слоны. Все засмеялись, благодаря слона за участие в церемонии.

— По доброй ли воле вы вступаете в брак? — спросила Мария Тихоновна у Гаврилова и длинноногой красавицы.

— По доброй, — сказал Гаврилов.

— Ой, по доброй! — воскликнула красавица Рабинович. — Вы не представляете, вы просто не представляете, как он умеет меня любить!

Стало уже так душно, что хотелось скорее перейти в просторную церковь или за свадебный стол.

— Тогда я вас попрошу поставить свои подписи под этим документом, — сказала Мария Тихоновна, широко улыбаясь.

Гаврилов предоставил право сделать это своей невесте.

— А можно я сразу «Гаврилова» напишу? — спросила та.

Часы над головой Марии Тихоновны, которые занимали теперь место сменявших друг дружку портретов разных государственных деятелей прошлого, пробили час.

И тут девушка Рабинович, такая красивая и воздушная, сказала:

— Ах, мне дурно… не надо…

И на глазах она стала съеживаться, уменьшаться, но не так, как раньше, когда надувная девушка превращалась в мячик, а как-то более грустно и натуралистично — из нее словно и на самом деле выпускали воздух, оставляя лишь оболочку. А ведь нет ничего более ничтожного и прискорбного, чем оболочка красивой девушки ростом метр восемьдесят.

— Ты что, погоди! — закричал Гаврилов.

Расталкивая зрителей, Минц рванулся к девушке, но не помогал, а только снимал эту трагедию на пленку.

— Мама! — закричал Гаврилов. — Верни мне невесту! Я люблю ее!

— Не надо было выбирать девушку с такой фамилией, — ответила мама, глядя в пол. Она была человеком старых, реакционных взглядов.

Миша Стендаль, заподозрив неладное, вцепился в руку своей невесты и крикнул ей:

— Бежим отсюда!

— Куда бежать? — зарыдала невеста. — Мы с тобой жертвы гадкой политики!

И дрожащим пальчиком она показала на вторую длинноногую блондинку — невесту, которая покорно упала и превратилась в тряпочку с белыми волосами. Лишь ее туфли, купленные утром в Гусляре, да белое подвенечное платье, вытащенное из семейного шкафа, остались нетронутыми этим ужасным превращением.

Ноги бритого жениха подкосились, и он упал на колени перед своей несбывшейся женой.

«Этого и следовало ожидать, — думал Удалов. — Наверное, и Минц догадался о том, что все подарки из будущего не более как фикция. Они получили от нас то, что хотели, и не пожелали делиться с прошлым передовыми технологиями. Исторический эгоизм, можно даже сказать — цинизм, столь свойственный любой развитой цивилизации. Но почему я, со всем моим житейским и космическим опытом, при всем моем незаурядном уме так и не смог догадаться, что же надо от нас будущему?

Мы — время неопределенности. Мы не знаем, от чего избавились и не знаем, к какому берегу пристать. Даже не исключено, что к берегу, от которого мы отплыли, нас тянет еще сильнее, чем в открытое бурное море. Подкинули нам девиц — взяли девиц и стали придумывать, куда их приспособить. Пожертвовали нам слона — взяли слона. Даже с будущим мы общаемся на авось… Так заслуживаем ли мы снисхождения… Ведь даже я, человек в принципе честный и бескорыстный, так и не удосужился проверить, что хранится в шариках и мячиках, полученных в будущем. Я откладывал это, якобы боясь, что там окажется слон или крокодил и он повредит мне мебель и обстановку, хотя никто не мешал мне выйти для испытаний во двор… На самом-то деле я боялся неожиданности. Я боялся получить девушку или женщину средних лет, в которую я влюблюсь или которая влюбится в меня, я боялся получить нечто невообразимое, что принесет нашей планете чесотку или кариес. Но почему я должен ждать чесотку от собственных внуков? Зачем они станут делать нам гадости?..

Гадостей они не сделают, но и помогать не будут. Мы, русские люди, предками только и гордимся».

Удалов задумался глубоко и, как всегда, не вовремя. Пока он витал в облаках, исчезла и Галочка. Затем из-за окна донеслись крики, и те, кто был ближе к окну и смогли выглянуть наружу, сообщили, что могучий слон превратился в серую шкуру. И ребятишки начали резать шкуру и растаскивать по домам, но тут из-за угла выскочили люди в черных чулках на рожах и унесли шкуру слона в свой танк, который таился в кустах.