Сборник - Фантастика 1972

Подлетев к Журавлевке, он основательно замерз, стуча зубами, опустился возле знакомого дома и снял пояс.

По-видимому, отец не перестраивал свой дом ни разу. Антон огляделся. Да, все точно так же, только цветов вокруг дома стало значительно больше; вероятно, отец. отдает им все свое время.

Антон поднялся во настоящим деревянным ступенькам и едва не стукнулся лбом о дубовую дверь, которая и не подумала открыться.

Пришлось шарить по двери в поисках примитивного электрического звонка - отец так и не поставил в дверях фотоэлемент. Предупредив отца звонком, Антон распахнул дверь и шагнул в прихожую. Пол, как и большая часть мебели в доме, был сделан из натурального дерева.

– Мощно? - Он потянул дверь за медную (!) ручку.

– Можно, - прогудел откудато слева бас. - Кого там черти несут в такую рань?

Антон зашел в столярную мастерскую. Навстречу поднялся седой, но крепкий, атлетически сложенный старик. Он был в рубашке из натурального материала.

– Антон, - его мохнатые брови удивленно изогнулись, - какими судьбами?

– Да вот соскучился, - виновато развел руками Антон.

– Соскучился, говоришь? - сказал отец медленно. - Ну ладно, пойдем пропустим по маленькой с дороги, а то нос у тебя стал совсем синий от холода. А потом ты расскажешь, что у тебя новенького и почему ты вдруг соскучился обо мне.

Они прошли в гостиную. Антон с удивлением увидел целую батарею бутылок с яркими этикетками.

– Ну, за встречу!

Антон глотнул содержимое своей рюмки и едва не задохнулся: огненный ком встал в горле, потом медленно провалился в желудок.

– Это же сокращает жизнь, - наконец сумел он пролепетать, с трудом сдерживая слезы.

– Зато придает ей остроту. Но не будем спорить, усаживайся в это кресло, ты любил его раньше.

– Это то самое? - Антон погладил старые подлокотники.

Какое-то теплое чувство проснулось в нем при виде поцарапанной ножки, по которой он часто стучал носком конька, ожидая, когда отец позволит пойти на каток. “Старею”, - подумал с грустью.

Старик нажал кнопку дистанционного пульта, и вспыхнул экран телевизора. Не гипно-, не стерео-, не цветного. Обыкновенный черно-белый экран. Двумерный. Антон не мог оторвать взгляд от спины отца. На рубашке виднелись слабые пятна кислоты - видно, старик еще возится в своей лаборатории. А рубашку носит до износа. Его привычки ничуть не изменились.

И Антон почувствовал странное облегчение от этого.

– Ты говорил, что твоего деда родители сами женили, без его ведома?

– Ну в целом так, - усмехнулся старик.

– И как… они?

– Да ничего, прожили счастливо. Раньше разводы были редким явлением. Это уже в мое время, когда полная свобода, когда почти всегда вопреки родителям. А, кстати, сколько лет Асту?

– Четырнадцать.

Отец скользнул внимательным взглядом по лицу сына. Вот оно что… Собираясь уйти из дому, Антон тоже советовался с отцом.

Но Антону было тогда пятнадцать лет.

– Он еще у тебя?

– Да.

– Значит, тебя потянуло вспомнить старое доброе время?

Отец засмеялся, показав крепкие натуральные зубы.

– Нам доставалось, ого, еще как! Мы носились с самыми сумасшедшими по тому времени идеями. И мы их осуществили. Но если бы мы бросились завоевывать новые высоты (а мы бросились бы завоевывать, не поставь природа предохранительный клапан), то что бы получилось! Над нами висел бы груз готовых схем и понятий, а это только тормозит! Для нового скачка - новое поколение!

Старик остановился перед Антоном.

– Главное: какие у них идеалы? К чему стремится молодежь сейчас?

Антон опустил голову. Он не знал. Старик прошелся по комнате.

– Мы очень разные с тобой, но цель у нас одна. А как ACT? У тебя есть с ним что-нибудь общее?

Антон еще ниже опустил голову.

– Не знаю. Я его иногда совершенно не понимаю.

Отец налил полные фужеры.

На этот раз вино не показалось Антону таким отвратительным.

Старик угощал Антона натуральными фруктами, и тот с наслаждением уплетал сочные яблоки и груши и замечал, что непривычные аромат и вкус не вызывают неприятных ассоциаций, как было принято думать в его время. Отец тоже поглощал дымящиеся куски мяса и вареных раков, щедро приправляя их соусом и запивая столовым вином.

Вино у отца было великолепное. Чувство тревоги рассеялось, и он смирился с тем, что факел переходит в руки сына. Так ведь положено.

Было уже поздно, когда он, попрощавшись с отцом, соединил пластины гравиопояса.

Антон поднялся в гостиную и остановился. Что-то в доме не так, чего-то не хватало.

Вдруг стена слева от него засветилась. Антон посмотрел и все понял. Ну что ж, этого и следовало ожидать. Не вечно же ему быть молодым. Если он замедлил темп жизни, то это еще ничего не значит. Есть молодые и сильные руки, которые понесут факел дальше.

А по стене все бежали беззвучные слова: “…Так мы и будем жить. Не беспокойся, я буду навещать тебя, но там я буду чувствовать себя свободнее…” И тогда Антон понял, чего не хватало в доме. Со стены исчезла его любимая картина “На дальней планете”.

ГЕННАДИЙ ГОР Лес на станции Детство

Кoгда я перешел реку по старому деревянному мосту и оказался на другом берегу, я понял, что попал в детство.

Кому-то удалось восстановить давно исчезнувший мир, все, что иногда приносили сны и воспоминания.

Я стоял на берегу и смотрел на гору и на лес. Все было точно такое, как в детстве, и вдали был виден дом, тот самый, из которого я ушел много лет тому назад.

Он стоял на холме, дом моего детства. Мир возвращался ко мне не спеша, со скоростью пешехода, рядом с которым идет пространство, показывая свои дары, вдруг возвращенные мне далеким прошлым.

Кто поставил эту удивительную драму, в которой я должен был изображать блудного сына? Случай? Но случай всегда посланец настоящего, его верный слуга, и до прошлого ему нет никакого дела.

Да, детство шло ко мне навстречу. Тропа ласково касалась моих подошв. И деревья, узнавая меня, передавали одно другому радостную весть, что я вернулся в свой край.

На поляне заржала лошадь. Та самая, которую мы звали Чалкой.

Чалка нисколько не изменилась, словно кто-то остановил все часы и люди забыли,.что надо срывать листы на календаре.

Затем я увидел ветряную мельницу. Она стояла на том же месте, возле ручья, закрытого густо разросшимися кустами смородины.

Как я любил эту старенькую мельницу и особенно ее большие деревянные крылья! И мельница тоже любила нас, ребятишек, приходивших собирать смородину сюда, к прохладному ручью.

Я нагнулся над ручьем, зачерпнул ладонью студеную воду и поднес ее к губам. Прошлое коснулось моих губ ласково и осторожно. Ручей звенел, мягко ударяясь о круглые камни, исполняя все ту не монотонную песенку, которая началась задолго до моего рождения и все длилась, длилась, длилась, соединяя вечную бодрость с нескончаемым детским сном.