Филип Дик - Скользя во тьме

Хотя это могла быть правда, подумал Фред затем, вытирая рот, комкая салфетку и тяжело поднимаясь на ноги. Интересно, а у апостола Павла изо рта воняло? Снова засунув руки в карманы, он побрел к выходу из кафетерия. Засунув их сперва в карманы шифрокостюма, а затем в карманы обычных брюк. Вот, наверное, почему Павел в конце жизни постоянно в тюряге сидел. Его туда именно за это бросали.

Такого типа мозгоебущие телеги всегда именно в такое время на тебя обрушиваются, подумал Фред выходя из кафетерия. Телка отгрузила мне свой «Скоп» поверх того, что сегодня уже отгрузили другие обломщики. Большие об-ломщики с вековой мудростью своей психологической баланды. Сперва тестирование, а теперь еще и это. Блядство, подумал он. Теперь Фред чувствовал себя еще хуже — едва мог идти, едва мог думать. В голове гудело от неразберихи. От неразберихи и отчаяния. Так или иначе, подумал он, от «Скопа» все равно никакого толку; «Лаворис» куда лучше. Правда когда его выплевываешь такое ощущение, что кровью харкаешь. Может, тогда «Микрин»? — задумался он. Да «Микрин», пожалуй, самое лучшее.

Будь в этом здании аптека подумал Фред я мог бы взять там бутылочку и употребить ее, прежде чем подниматься к Хэнку. Тогда я чувствовал бы себя уверенней. И может статься, у меня было бы больше шансов.

Сейчас, подумал он, я бы употребил все, что только помогает. Все, что угодно. Воспользовался бы любым намеком, типа как от той телки, любым предложением. Страх и смятение совсем одолевали. Блин, подумал он, что же мне делать?

Если меня снимут с задания, подумал Фред, я больше никогда никого из них не увижу. Никого из моих друзей — людей, за которыми я следил и которых знал. Возможно, я уйду в отставку на всю оставшуюся жизнь — так или иначе, я в последний раз видел и Арктура и Лакмана, и Джерри Фабина, и Чарльза Фрека, и особенно Донну Го-торн. Я больше никогда не увижу никого из моих друзей — всю оставшуюся вечность. Все кончено.

Донна. Он вспомнил фразу из песни, которую много лет назад, в Джорджии, любил напевать на немецком его двоюродный дедушка. «Ich seh', wie ein Engel im rosigen Duft / Sich trostend zur Seite mir stellet», что, как объяснил ему двоюродный дедушка, означало: «Вижу, одета как ангел, стоит возле, чтобы меня утешить». Женщина, которую он любил, женщина, которая его спасла (в той песне). В песне, а не в реальной жизни. Двоюродный дедушка уже умер, и эти слова он слышал давным-давно. Его двоюродный дедушка, немец по рождению, любил напевать в доме или читать вслух стихи.

Gott! Welch Dunkel hier! O grauenvolle Stille!Od’ ist es um mich her. Nichts lebet auszer mir…

Боже, как мрачно здесь, какое глухое безмолвие.Кроме меня, ничто в сей пустоте не живет…[7]

Даже если мои мозги не совсем выгорели, подумал он, к тому времени, как я снова окажусь на службе, к моим друзьям уже будет приписан кто-то другой. Или они будут в могиле. Или на нарах. Или в федеральных клиниках. Или просто рассеяны, рассеяны, рассеяны. Выжжены и уничтожены, подобно мне, неспособны прикинуть, что за блядство кругом творится. Так или иначе, все подошло к концу — по крайней мере для меня. Я, сам того не ведая, уже с ними попрощался.

Все, что я смогу когда-либо сделать, подумал Фред, это снова проиграть голокассеты. И вспомнить.

— Я должен вернуться в безопасную квартиру… — Оглядевшись, он умолк. Я должен вернуться в безопасную квартиру и спереть все кассеты, подумал он. Пока еще могу. Позднее их могут стереть — или я просто не получу к ним доступа. Хуй с ним, с отделом, подумал он; пусть мне это в жалованье зачтут. По любым этическим соображениям кассеты о том доме и тех людях принадлежат мне.

А теперь эти кассеты — все, что у меня от этого осталось. Это все, что я могу надеяться забрать с собой.

Но чтобы проиграть кассеты, стремительно думал Фред мне также понадобится вся система кубо-проекционного головоспроизведения. Которая сейчас тоже там, в безопасной квартире. Мне придется ее разобрать и вывозить деталь за деталью. Сканеры и записывающие блоки мне не потребуются — только компоненты передачи, воспроизведения и особенно вся кубо-проекционная аппаратура. Я могу забрать все по частям — у меня есть ключ от квартиры. Они потребуют, чтобы я вернул ключ, но мне могут прямо здесь изготовить дубликат, прежде чем я его сдам — это обычный ключ марки «Шлаг». Тогда я смогу это провернуть! Поняв это, Фред почувствовал себя гораздо лучше; теперь он был настроен решительно, возвышенно и немного гневно. Гневно ко всем. Еще он испытывал радость от того, как славно он сможет уладить свои дела.

С другой стороны, подумал Фред если я сопру сканеры, записывающие головки и все такое, я смогу продолжать мониторинг. Сам по себе. Продолжать слежку, которую я вел. По крайней мере, какое-то время, хоть недолго. На самом деле все в жизни бывает очень недолго. И эта история — лишнее тому подтверждение.

Слежка, подумал он, обязательно должна продолжаться. И, по возможности, мной. Я всегда должен наблюдать — наблюдать и прикидывать, что там к чему. Даже если мне никогда не удастся ничего предпринять в связи с увиденным. Даже если я просто буду незримо там присутствовать и молча наблюдать. Крайне важно, чтобы я, как наблюдатель за всем происходящим, оставался на своем месте.

Не ради них. Ради меня самого.

Впрочем, поправился Фред ради них тоже. Вдруг что-то такое случится — как в тот раз, когда Лакман подавился. Если я буду наблюдать, я смогу заметить и вызвать подмогу. Позвонить. Позвать на помощь. Своевременно, как полагается.

Иначе, подумал он, они могут погибнуть. И никто этого даже не заметит. Никто не узнает. Никого это на хрен не заинтересует.

В несчастные жизни таких маленьких людей кто-то обязательно должен вмешиваться. Или хотя бы отмечать их скорбные приходы и уходы. Отмечать и по возможности непрерывно записывать — чтобы их не забывали. Ради лучших времен, в будущем, когда люди все поймут.

В кабинете у Хэнка Фред оказался вместе с Хэнком и сотрудником в униформе, а также потеющим, ухмыляющимся осведомителем Джимом Баррисом. Перед ними на столе воспроизводилась одна из баррисовских кассет. Рядом на другую кассету записывался дубликат для отдела.

— …А, привет. Слушай, сейчас нет времени.

— А когда будет?

— Я позвоню.

— Это срочно.

— Ну, что там?

— Мы собираемся…

Хэнк поднял руку, жестом веля Баррису остановить кассету.

— Можете вы идентифицировать для нас голоса, мистер Баррис? — спросил Хэнк.

— Да, — с готовностью подтвердил Баррис. — Женский голос принадлежит Донне Готорн, мужской — Роберту Арктуру.