Алексей Смирнов - Натюр Морт (сборник)

И внезапно Москворечнов осознал, что ему совершенно не хочется слушать о вещах, занимающих татину голову. Он не удивился, так как физически почувствовал, что попал на самый край невидимой воронки, в которую, рискни он задержаться еще на пять минут, его непременно засосет, а там — ледяной интерес, нездоровая тьма и никакого успокоения.

"Ты правильно думаешь, — молвила Тата, наклоняя голову. — Ступай и больше не приходи".

Евгений не удивился и тому, что она прочитала его мысли. Он догадывался, что это — далеко не главное, чему она обучилась за время их разлуки.

Вдруг в дальней комнате, которую не было видно, что-то механическое начало глухо, вкрадчиво постукивать, отбивая секунды. Одновременно послышался тихий, мертвящий вой, и какой-то предмет с мягким шлепком плюхнулся на пол.

Тата обернулась и крепко сжала губы.

Евгению сделалось так страшно, что он, заведи его кто туда, откуда стучало и выло, умер бы от разрыва сердца. Меньше всего на свете ему хотелось выяснить, что это было такое.

Он, полностью смешавшись, простился и быстро покинул некогда гостеприимный дом. Дверь со стуком захлопнулась, и Евгений, стоя на лестнице, услышал торопливые, удаляющиеся шаги. В каждом их отзвуке угадывалось облегчение, смешанное с одержимостью.

Больше он Тату не видел, и встречи не искал.

Все глубже задумывался он о решительном шаге, все чаще вспоминал о каскадерах. Он уж не помнил о своем первоначальном несогласии с этим сравнением. Теперь, когда показывали трюковые фильмы, Евгений внимательно всматривался в размытые, неразличимые в стремительных погонях и яростных схватках лица, следил за обреченными на безвестность героями, которые десятками летели с лошадей, взрывались в подземных ангарах, срывались с крыш и падали, сраженные бесконечными автоматными очередями. Смотрел обновленным взглядом, считая непоименованных солью соли земли. А как-то с изумлением узнал, что такой профессии, как каскадер, официально вообще не существует.

"Вычеркнуты, — думал он в недоумении. — Всеми забыты, никем не прославлены, и похоронены под забором, на отшибе".

Он, конечно, преувеличивал, но в целом считал, что правильно смотрит на безымянные толпы, которые, собственно говоря, и создавали на протяжении веков историю государства — ведь жизнь в его пределах неизменно оставалась той или иной формой самоликвидации.

Сам того не замечая, он постепенно опускался. Случайные деньги, да пособие, положенное по безработице, Москворечнов тратил теперь вовсе не на лосьоны и двойные бритвенные лезвия, а про легкие сухие вина забыл и думать. Он начал продавать вещи (и первой в списке оказалась подарочная ваза), пил, что подвернется, ел по закусочным дорогую арабскую дрянь, а в периодике предпочитал аляповато размалеванные, глянцевые издания с красавицами и бандитами на обложках.

В одно несчастливое утро Евгения осенило: на Кавказ! Что может быть ближе для русского сердца? Туда, а вовсе не в Рим, вели отечественные дороги, так и не преобразовавшиеся, вопреки поэтическому предсказанию, в шоссе, виадуки и автострады.

Евгений пришел к военкому — толстому, багроволицему полковнику, типичному из типичных. Hепривычно волнуясь, изложил свою просьбу, подал военный билет.

Военком ответил жестко, недовольно.

"Hа хрен ты там нужен? — буркнул он грубо, вертя книжечку, которая тут же сделалась микроскопической в красных заскорузлых лапах. Приключений захотелось?"

Москворечнов выдавил из себя что-то насчет распоясавшихся террористов и чувстве личной обиды за державу.

"Шагай домой, — полковник рассердился. — Там и без тебя довольно горя. Что ты умеешь, орел?"

И он швырнул билет на стол, показывая, что разговор исчерпан. Евгений, ни слова не говоря, забрал документ и вышел из приемной, так и не зная, радоваться ему или сокрушаться.

"Hе видать мне гордого Терека", — бормотал он под нос, вышагивая по тротуару. Эту фразу он повторял на все лады, и даже причмокивал, надеясь неизвестно на какой привкус. Во рту определялась сложная гниль, порождение заброшенных зубов и пробок, засевших в миндалинах.

…Пришел домой, присел, не находя себе занятия. Полистал дядину Библию. Загадочный Павел пугал, вопрошая: знаете ли, что вы — не свои? Вообще уже. Даже и не свои. Евгений отложил книгу, подманил кота.

Кот явился сразу, по первому зову, словно того и ждал. Вскочил к Евгению на колени, начал мурлыкать, преданно заглядывая в глаза. Он ждал подношений — мяса, рыбы, каши на худой конец.

Евгений тоже замурлыкал — рассеянно, монотонно. "Есть у нас, у советских ребят, — напевал он, тихо раскачиваясь вперед и назад. — Hетерпенье особого рода".

Потом он начал думать о воле и о силе.

"Воля в том, чтоб делать то, что хочется, — вспоминал он Тату. Воля — жить, и воля — утонуть. Интересно: воля — чья она? Hаверно, тоже не моя, раз я не свой".

Кот расположился поудобнее, свернулся кольцом, зарылся носом в пушистый хвост. Погода портилась.

Москворечнов почесал ему за ухом, потом легонько пихнул, предлагая очнуться.

"Что же, братец, — молвил он задумчиво. — Давай, просыпайся. Пора нам приступать к продолжительным, задушевным беседам".

Мавзолей

…Наши попытки проникнуть внутрь не увенчались успехом. Самому младшему из нас было восемь лет, самому старшему — четырнадцать. Обычная бессмертная шпана — ветер в голове, ролики на ногах.

Мы пришли к мавзолею из чистого озорства, пренебрегая комендантским часом. Нам не однажды рассказывали о сложной системе чар и заклинаний, не позволявших приблизиться к мавзолею и на двадцать шагов. Стражи не было — в ней не нуждались. Пирамида, невозмутимая и величественная, белела в сумерках первозданной белизной кирпичей. Магическое невидимое поле надёжно защищало мавзолей от бурь, мародёров и малолетних недоумков вроде нас.

Время настало такое, что магией никого не удивишь, но мы, несмотря на это, сочли себя обязанными всё пощупать и проверить собственными руками. И руки наши, как и следовало ожидать, наткнулись на прочную стенку, растворённую в вечернем воздухе. Таких стенок понастроили без меры, так как мало найдётся фантастов, будь им пусто, кто не украсил бы этой бедной выдумкой своё произведение.

Разочарованные, стояли мы на пороге величайшей тайны современности. Нам так хотелось хоть одним глазком взглянуть на Завещание Наследника — не говоря уже о Наследнике самом, чьё набальзамированное тело — так, во всяком случае, рассказывали бесчисленные наставники — укрыто в пирамиде и лежит там, помещённое в роскошный саркофаг. В руки Наследника, скрещенные на груди, вложено металлическое яйцо со свитком внутри. А в свиток записано Слово, объясняющее всё.