Наталья Деева - Хирург

— Ну, тише, тише, — я погладил её по волосам.

— Он схватил меня грязной лапой, оттащил в сторону… вот на руке… вот — синяк будет. И… и такого наговорил… Пересказывать — противно! И… и сумку забрал. Котик, постреляй их! Я хочу посмотреть, как они сдохнут! — Анжелка топнула ногой.

— Узнать сможешь? — прошипел я, сжимая арматуру.

— Да, — снова всхлип.

— Тогда пошли, — я потащил её мимо рыбного павильона, мимо бесконечных рядов с куриными окорочками. — Дальше куда? Этот рынок?

— Да. Вон, видишь, прямо возле поворота двое?

— Между вторым и третьим рядом?

Она кивнула и спряталась за мою спину.

— Они. Ржут, сволочи…

— Идём разбираться.

— Нет! — Анжелка упёрлась, как ослица. — Сам не можешь?

— Не могу, — рявкнул я и потащил её за собой.

Когда мы подошли к азерам, они ещё хихикали, не замечали нас. За прилавком — длинный, чёрный, с волосатыми ручищами. Стоя в проходе между рядов, с ним болтал невысокий, упитанный, курносый хачик в кожаных туфлях и при барсетке. Курносый, типа, рыночный папа. Глядя на него в упор, я начал медленно разворачивать прут арматуры.

Опа! Заметили! Этот хряк аж взбледнул, аж на месте топтаться начал.

— Шо, суки, совсем страх потеряли?

— Ты, это, брат, потише, не горячись! — проговорил хряк почти без акцента. — Нервная твоя жена совсем…

Я схватил его за грудки белой рубашки, дёрнул так, что пуговицы поотрывались, и — шмяк спиной о бетонный прилавок.

— Ах вы ж гниды! Вольно вам живётся, да? Вы шо руки распускаете?

— Да кто руки распускает? — забормотал горбоносый. — Смотрю — хороший девушка. Думал, скажу ей комплимент, да? Думал, она радоваться. Красавица ведь. А она как рот открыл, как начал гадость говорить, а потом как толкнёт арбуз, арбуз три штука упал. На сорок гривен упал, а платить кто? Дядя платить?

— Врёт он всё! — заорала Анжелка, прячась за меня. — Посмотри, что они со мной сделали! Я вся в грязи!

Вокруг собрались зеваки.

— Ах ты бессовесный брехло! — разгорячился чёрный, его босс был умнее: висел, не рыпался. — Посмотри, — длинный поднял с пола остатки арбуза. — Разбил. Три штука! Платить отказался!

— А шо вы руки распускаете? Баранов трахайте! — у Анжелки началась истерика. — Валите с нашей земли в горы! Вас нельзя к нормальным людям близко подпускать!

— Сумка где? — прорычал я.

— Сорок гривен платить — будет сумка, — быковал горбоносый.

— Ща урою, гнида, — я ещё раз долбанул о прилавок хряка — он аж крякнул. — Ворьё голимое…

— Васив, отдай сумку, — пропищал он.

На чёрного напал столбняк. Он лупал глазами и не мог сдвинуться с места.

— Ты не видишь, что происходит, да? — в голосе толстого прорезался акцент. — Отдай сумка!

— Сумку на базу, — гаркнул я, глянул на зевак. — А вы смотрите, суки! Средь бела дня наших шмонают, а вы, — я сплюнул.

— Мы не воровал! — засутился чёрный, положил сумку на край прилавка. Анжелка её схватила, открыла, пересчитала деньги.

— Мы взял в залог, — продолжал чёрный. — Честно, ничего не брал, — он поднял руки. — Успокойся, а? Всё отдал, ничего не трогал…

— Меня трогал! — крикнула Анжелка. — Вот! Синяк на руке! Грязными лапами своими хватал!

Я отшвырнул хряка и шепнул Анжелке:

— Вали отсюда на стоянку… вон туд, заводи тачку. Ща будет горячо.

— Ты за это ответишь, — прошипел хряк, поправляя рубашку и отступая. — За всё ответишь!

— Без базара отвечу, — сказал я и глянул на чёрного. — Сколько, говоришь, денег?

— Сорок.

Хряк подвякнул:

— И за рубашку…

— Ах, ещё и за рубашку вам дать? Я ща вам дам… за рубашку…

Шаг в сторону — удар под коленку. Хряк звонко вскрикнул, повалился, схватившись за ногу. Корчись, гнида! Смахнув арбузы, я перелетел через прилавок к горбоносому и врезал ему под дых. Булькнув, он сложился и сполз на землю. Не притворяйся, сука, ты своего ещё не получил! Я принялся отоваривать его кулаками.

Позади зааплодировали, донёсся пацанский голос:

— Врежь ему, мужик! Врежь!!!

Кто-то по-нерусски заверещал. Свинья эта, что ли, очухалась? Бросив горбоносого, я обернулся. Вовремя! К хачам пришла подмога. Через прилавок перепрыгнул здоровенный детина — я едва успел уклониться от удара. С другой стороны заходил второй, невысокий, но жилистый. На заднем плане маячили ещё трое. Минута, и они будут здесь. Пора сваливать.

Писец подкрался… Бля!!! Удар по рёбрам. Я подгрёб арматуру под себя, вскочил — подсечка. И всё. И каша. Я наугад раздавал удары. Кое-как поднялся — прут выбили, кто-то повис на руке… Горячо. Как будто кипятка хлебнул. Чёрт, ноги слабеют, что за… Кровь. Откуда столько кровищи?

— Братан, ты это…

Да это ж Толян! Схватил под руку, тянет. И ещё какие-то чуваки. Хачи пятятся. Мы тоже пятимся. Ноги разъезжаются. Звёздочки перед глазами.

— Ни хрена себе! — опять Толян, рожа перекошена, скалится, как собака

— Сука, больно! — завопил я. — Чего пузо трогаешь? Все рёбра переломали!

— Да ты перо это… ты перо поймал. Ща менты придут…

— На хрен ментов! Сваливаем! — я ощупал мокрую футболку, глянул на окровавленные руки, и перед глазами потемнело. Вовремя Толян поддержал.

Потом всё — кусками. Краски яркие. В ушах звенит. О, моя машина! Анжелка — бледная, аж синяя. О, а это что тёплое, мохнатое?.. Щенок. Малой ещё совсем, тычется носом в бок. Я уселся на заднем сидении, Толян скрутил свою рубашку, протянул:

— Приложи… это…

Я сунул, где пекло, и скривился от боли.

— В больницу надо… — лепетала Анжелка, перебираясь за руль. — Срочно в…

— Я поведу. Баба — на место, — рявкнул Толян. — А то разобьёмся нах!

Поскуливая, Анжелка уселась рядом со мной.

— Господи, я виновата, — причитала она. — Господи… Ванечка… из-за меня. Прости, Ванечка!

— Да отвали ты, — я отодвинул руку, гладящую по лбу.

Анжелка свернулась калачиком и завыла.

— Заткни хайло! — скомандовал Толян. — Без тебя тошно.

Послушалась, умолкла.

Во рту пересохло, в кишках полыхал пожар. Ранение в живот: пить нельзя, курить нельзя. Хорошо, пожрать дома не успел… Машину затрясло. Внутри тоже всё затряслось, я взвыл, сжал зубы.

— Что, миленький, что? — снова прохладные ладони на лбу.

— Что-что… Не гони — трясёт! Сдохну ща!

— Тут это… дорога — говно. Потерпи чуток, — сказал Толян. — Как у тебя с ментами?

— Нельз-зя с-светиться, — процедил я сквозь зубы.

— Ещё чуть-чуть… всё, вот и дорога… Так. Нельзя, значит, светиться. Есть у меня знакомый, типа, врач…