Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Спасти чужого

– Представьте, что прилетит к вам чужой, начнет сожительствовать с малолетней, та от него родит – и что, его оставят на свободе? Если даже он станет говорить про свою великую любовь и свою культурную парадигму?

– Да понял я, понял, – пробормотал я. – Нет, конечно. Итак, суд казнит Рене. А Одри – она обязательно назовет его виновным?

Таня помолчала. Потом спросила с заметным раздражением:

– Вы, как я понимаю, надеетесь на то, что ваш «стокгольмский синдром» уже действует?

– Если честно, то да. Я же адвокат. Я обязан защищать клиента. Даже если он неправ. Тем более, – не удержался я, – что с человеческой точки зрения его преступление вовсе не так ужасно.

– Сложный вопрос, – сказала Таня. – Одри уже полтора месяца в метаморофозе второго рода. Я как-то провела два месяца подряд в качества советника при посольстве ипсов. Так вы не поверите, до сих пор при запахе сероводорода – ностальгическая улыбка на лице и желание пораженно полежать в кустах, глядя на звезды!

– О! – сказал я, хотя и не был знаком с культурой ипсов, ролью в этой культуре сероводорода и пораженного созерцания звезд из кустов.

– Она, полагаю, на уровне инстинктов и эмоций разделяет точку зрения Рене, – сказала Таня. – Что есть, то есть. Тем более беременность – она ведь и земным женщинам крышу сносит, так? А Одри сейчас в какой-то мере обычная беременная земная баба.

– Так значит...

– Ничего это не значит! – рассердилась Таня. – Разум она сохранила. Она понимает, что произошло. И не даст инстинктам взять над собой верх. Если хотите ее переубедить – переубеждайте на логическом уровне. Это должен быть поединок разумов.

Она замолчала, потому что надо было вести флаер на посадку. Но едва мы коснулись земли, не удержалась от ехидной реплики:

– Но учтите, что средний тирианец значительно умнее среднего человека. Это общеизвестно.

– Я не средний, – гордо сказал я. Но на душе у меня стало совсем кисло. Адвокат сражается не на поле логики, если честно. Оружие адвоката – эмоции, сомнения, толкование поступков с разных точек зрения, даже самых невероятных.

Выбравшись из флаера, я огляделся. Мы опустились на пустынном скалистом морском берегу. Недалеко от берега стоял небольшой уютный коттедж, рядом с ним – садик вполне земного вида. Море слегка штормило, на горизонте солнце сползало за горизонт. Мы летели на восток и догнали закат...

– Я постараюсь не задерживаться, – печально сказал я. – Надеюсь... надеюсь, она хотя бы захочет со мной говорить...

Пройдя через садик, я постучался в дверь коттеджа. Тишина. Может, Одри и нет дома? Или утопилась с горя... кто их знает, этих беременных инопланетянок с раздираемым эмоциями и логикой сознанием?

Я обошел коттедж.

И со стороны, обращенной к морю, на застекленной веранде увидел сидящую в плетеном кресле женщину. Она что-то вязала.

– Одри? – позвал я. – Могу ли я так вас называть?

Женщина подняла голову, сняла большие темные очки. Посмотрела на меня, кивнула:

– Ну почему же нет? Я полтора месяца откликаюсь на это имя, глупо было бы... Проходите. Садитесь. В кувшине морс, он вкусный.

Чувствуя себя скотиной и дураком одновременно, я сел напротив тирианки, стараясь не смотреть ей на животик – хотя что там можно было углядеть-то, на таком сроке... Одри была одета в маленькое платье без рукавов, на ногах босоножки. Короткая простая стрижка, никакого макияжа и украшений. И с какой стати кто-то от нее сходит с ума?

Она улыбнулась и посмотрела мне в глаза.

И я сделал ошибку – тоже посмотрел ей в глаза.

Через мгновение я понял, почему она была знаменитой, почему Рене всю свою жизнь о ней мечтал и почему я одновременно и благодарен французу – и готов на кусочки его разорвать.

У нее были особенные глаза. Особенный взгляд. К ней тянуло не сексуально – если честно, то Таня была куда сексуальнее, да и моя Верочка, если захочет, умеет так себя подать... Ее хотелось любить. Обнимать. Шептать на ушко какие-нибудь возвышенные глупости. Защищать от дождя, ветра, других мужчин. Свернуться калачиком на коврике у дверей.

– Скажите, я правильно вяжу? – спросила Одри.

– Что... чего? – я уставился на ее вязание.

Одри подняла спицы.

– Пинетки, – пояснила она. – Для маленькой. Как вы думаете, хорошо получаются?

– Пальцы обычно не вывязывают... – придушенно сказал я. – Но хорошо, очень хорошо...

Она невозмутимо продолжила вязать. Потом спросила:

– Вы ведь Вася? Адвокат с Земли, будете защищать Рене...

– Да... я вот... пришел к вам... – Я глупо развел руками.

– Я желаю вам удачи, – сказала Одри. – Так хочется, чтобы вы что-нибудь придумали.

– Чего? – ох, не удастся мне произвести на нее впечатление человека, хоть сколько-нибудь близкого тирокам по интеллекту. – Так вы не хотите, чтобы его казнили?

– Нет, конечно. – Она задумчиво вывязывала на крошечной пинетке крошечный пупырышек для мизинца. – Он же отец Натали... мы решили назвать ее Натали, красиво, да?

– Но тогда все замечательно! – Я воспрял духом.

– Почему? За его преступление одно наказание – смертная казнь.

– Одри, но мы ведь действуем в правовом поле двиаров! Вы, как пострадавшая сторона, должны вынести вердикт «виновен» или «невиновен»! И если скажете «невиновен», то на законы нам... плевать нам на них!

Одри вздохнула и печально посмотрела на меня – так, что сердце сжалось, замерло, а потом заколотилось как бешеное.

– Вася! Ну как же я могу так сказать? Он виновен. Я это знаю. Я не буду врать. Я только не хочу, чтобы его... его...

По щекам Одри покатились слезы. Она уронила вязание и зарыдала.

– Не плачьте! Пожалуйста, не плачьте! – Я вытащил из кармана носовой платок – тьфу ты, проклятый адаптационный насморк. К счастью, кувшин с морсом стоял на кружевной белой салфетке. Я выдернул ее из-под кувшина и, встав перед Одри на колени (и четко понимая, что это один из самых, если не самый великий миг моей жизни) принялся вытирать ей слезы.

– Простите... простите меня... – Одри собралась с силами. – Я последнюю неделю стала такая дуреха... все реву, реву... Хотите морса? Сама делала.

Я выпил морса, чтобы ее порадовать и потому, что она сама его делала. Я стал убеждать ее признать Рене невиновным – чем вызвал новый шквал слез. Я снова вытирал ей слезы и даже начал лепетать нечто очень сомнительного свойства: если не получится спасти Рене, то я... чего я?

Я толком и сам не знал, чего. Да все, что угодно!

Спасла меня Таня. Она появилась на веранде и приветливо сказала:

– Добрый вечер Скью-ую-кью...

Кажется, они были раньше знакомы – потому что обменялись несколькими фразами на свистящем языке тироков. Потом Таня сказала:

– Нам надо возвращаться, Вася. Одри так расстроена, что вряд ли сможет чем-то вам помочь.