Александр Щеголев - Львиная охота

- Трусить, лгать и нападать, - механически повторил голос за ширмой. Ага, ага... Знаете, хватит о пустяках. Хорошие вы люди... и Ванечка, и Елизарушка тоже. ПрихОдите ко мне, о пустяках со мной говорите... Спасибо вам, ребятушки. Видите ли, Максимушка, вчера мне взбрела в голову страшная мысль, что вы отсюда не уедете. Очень страшная мысль.

Пустяки, подумал я. Пункт первый: не волнуйтесь из-за пустяков; пункт второй: все пустяки... Универсальный рецепт не помог оздоровить мысли. Сказать, что я был потрясен, значит ничего не сказать. Возникло странное ощущение, будто не на стуле я сижу, а на краю чудовищного обрыва, будто не лысый ковер расстелен под моими ногами, а влажная холодная бездна.

Учитель призвал меня, чтобы прогнать?

- Надеюсь, мой ранний звонок не доставил вашему другу больших неудобств? - прошелестело за ширмой. Голос Учителя был, как внезапное движение воздуха в камере смертника.

- Когда мне нужно уехать? - шевельнул я деревянными губами.

- Подождите, Максимушка, вы меня не поняли, - жалобно произнес Дмитрий Дмитриевич.

В дверях появился Малюта Шестой; постоял секунду-другую на пороге, подрагивая хвостом, и пошел по ковру, делая вид, что решительно не замечает меня. Где он был? Гулял в саду, прятался на веранде? Всех котов, живших когда-либо с Дим Димычем, звали Малютами, и все они были беспородными дворнягами, короткошерстными, с крайне независимым складом ума. Этот был к тому же ярко выраженным крысоловом, то есть имел непропорционально большую голову с толстыми щеками, маленькие ушки и сильно развитые задние лапы заметно длиннее, чем у других котов. Малюта Шестой прошествовал мимо меня, по-хозяйски запрыгнул на письменный стол и демонстративно лег под настольной лампой, показывая, что лично ему здесь все позволено. Улегся он, понятное дело, за спиной гостя (на всякий, надо полагать, случай), и так, чтобы держать в поле зрения всю комнату.

- Давайте лучше вернемся к вашим книгам, - с заметным облегчением предложил голос за ширмой. - Ваши книги - это интересный феномен. И одновременно хороший пример к нашему разговору. Вон у меня на полочке лежат "Круги рая"... Не уверен, что значение этой повести для вас, автора, открыто. Хотя, сейчас, по прошествии времени, можно смело утверждать, что она изменила мировоззрение целого поколения, особенно у нас на родине. Люди поняли, что комфорт, просто комфорт - не так уж плохо. А вы что пытались людям сказать? Неужели что-то другое?

Я промолчал. Я почему-то вспомнил Оленина, который, если не наврал, сменил место жительства, едва дочитавши "Круги..." до финальной точки. А может, и не дочитавши...

- Вот еще соображение, - продолжал РФ. - Вы самоотверженно боретесь с тем, что для вас является главным. Родимые пятна социализма, мещанство, вросшее в умы и души насилие... и одновременно горение духа, безоглядный энтузиазм... не так ли? Но восприятие читателя целиком занимают красивые мелочи, побрякушки вроде венерианских кровососов, пробивающих хоботом любой скафандр, или жутких вакуумных медуз, проникающих сквозь корпуса плазмолетов. Целиком, вот в чем беда. Читателю оказались нужны одни только побрякушки. Вас это не беспокоит?

Я самоотверженно молчал. РФ продолжал:

- Наконец, всем известно, что вы, Максим, не публичный человек, не любите вы всеобщее внимание. Тем не менее, помимо своей воли и вопреки своим мечтам, вы успели стать настоящим литературным персонажем. Появились апокрифы про вас, некие подражания... даже от первого лица... Вы видите, к чему я веду?

Пока что я видел только ширму.

Впрочем, если оглянуться, можно было обнаружить нескончаемые, в две стены, стеллажи с книгами - высотою до потолка, со специальной стремянкой, чтобы добираться до верхних полок; а если скосить взгляд влево от ниши, можно было увидеть модную в девятнадцатом веке "горку", то есть застекленный с трех сторон шкаф, на прозрачных полочках которого были расставлены фигурки и статуэтки кошек, котов и котят - с бантиками, с розочками, в полном соответствии с породой и шаржированные, белые фарфоровые и красные глиняные, миниатюрные стеклянные и большие меховые, а также деревянные, бумажные, из натуральных камней, а еще копилки в форме котов, коты-колокольчики, подушечки для иголок и свистульки, - здесь, очевидно, была выставлена часть знаменитой коллекции Русского Фудзиямы...

"Апокрифы от первого лица". Виноват ли я в том, что некоторые авторы страдают душевными расстройствами? Я вот, наоборот, все чаще думаю о самом себе от третьего лица, но беда эта - моя и только моя... Что хотел сказать мне Учитель? Когда-то мы с ним уже имели разговор насчет моих повестей. Это было в Ленинграде, холодный дождь стучал за окном, но мнение, высказанное мастером, было солнечным и теплым. Вы столько всего напридумывали, что глаза разбегаются, добродушно потешался он. Диковинную долину, вскормленную обильными инопланетными фекалиями и населенную диковинными людьми, которые тоже... м-м-м... вскормлены. И блуждающую меж звезд комиссию по приему гуманоидов в партию, и даже материализацию духов на службе Родины. И люди у вас почему-то все такие хорошие, и меня классиком выставили, будто я давно уж как помер. Так и хочется пожить в вашем мире, развлекался он, душа так и рвется включиться в бескомпромиссную борьбу хорошего с отличным... а я, встав по стойке "смирно" и выкатив на него бессмысленные глаза, орал в ответ: так точно, господин капрал! нужно лучше! но некуда, господин капрал!.. а он благожелательно кивал, листая мой томик, и цеплялся взглядом за гладкие страницы: вот, например, в вашей мемуарной прозе более всего запоминается образ некой странной женщины по имени Смарагда, наверное, просто потому, что это реально существующий человек, в отличие от некоторых других персонажей, которые явно вымышлены, на что я обиженно возражал, мол, как раз Смарагду я выдумал, не было в моей жизни никакой Смарагды, и не по этой ли причине она получилась, как живая... и мастер, исполненный бесконечного терпения, отбрасывал шутки в сторону, чтобы раздолбать автора по существу: "...Некоторые ваши представления, милый Максим, кажутся мне сомнительными. Эта ваша уродливая идея, будто сэнсэй-педагог может заменить родителей в воспитании детей, а интернат будто бы может заменить семью... В интернате, друг мой, воспитывают воина, а не человека, и то в лучшем случае. Разделение воспитуемых по половому признаку не приводит ни к чему, кроме лишних осложнений в периоде полового созревания, так что "нового человека" мы вряд ли такими способами получим...", и я отвечал ему, что эта идея, собственно, не моя, а его, затем открывал второй том собрания сочинений Д. Фудзиямы, и Дим Димыч с удивлением соглашался... он любил соглашаться с учениками, мудрый автор "Человека людей" - писатель писателей и учитель учителей... вот такие у нас были встречи, такой стиль общения.