Фриц Лейбер - Клинки против смерти

Ведь — и этого нельзя было отрицать — под плащом Фафхрда что-то шевелилось и по величине как раз могло оказаться большой птицей.

Лунный свет подчеркивал резкие грани камней в стенах громадного дома ростовщика Муулша. Квадратное здание высотой в три этажа с плоской крышей и крохотными окошками стояло поодаль от подобных ему богатых домов торговцев зерном, словно какой-то отщепенец.

Неподалеку бурлили воды Хлала, река сердито ворчала, огибая эту часть города, что острым каменным локтем перегораживала поток. Возле дома со стороны реки высилась темная башня, там находился некогда один из нескольких проклятых и заброшенных храмов Ланхмара, оставленный в прошлом по причинам, ведомым лишь жрецам и некромантам.

С другой же стороны сплошь сгрудились темные прочные склады. Надменностью веяло от дома Муулша, великим богатством и тщательно хранимыми тайнами.

И вот теперь Серый Мышелов через обычное в ланхмарских домах окно в крыше смотрел в покои для отдыха, принадлежащие жене Муулша, оказавшись свидетелем совершенно другой стороны жизни ростовщика. Мерзкий, бессердечный лихоимец корчился и извивался и был похож теперь скорее на поджавшую хвост болонку, а впрочем, и на взъерошенную курицу, — словесную порку ему задавала жена.

— Червь! Слизняк! Жирная тварь! — вопила стройная и юная супруга, почти нараспев выговаривая слова. — Ты погубил мою жизнь своим мерзким стяжательством. Ни одна благородная женщина никогда не скажет со мной и слова. А мужчины… Никто ни из знати, ни из торговцев зерном не проявляет ко мне внимания! Все пренебрегают моим обществом. А все потому, что к твоим пальцам приросла гнусная грязь с монет, которые ты вечно пересчитываешь.

— Но, Атиа, — застенчиво бормотал в ответ супруг. — Я всегда думал, что у тебя хватает подруг, есть к кому сбегать в гости. Ты чуть ли не каждый день часами где-то болтаешься, не говоря мне ни слова.

— Бесчувственный чурбан! — прервала она его лепет. — Удивительно ли, что мне приходится искать укромный уголок, чтобы выплакаться и утешиться? Ты никогда не понимал всей тонкости моих чувств. И зачем только я вышла за тебя замуж? Можешь быть уверен, по своей воле я бы никогда не сделала этого. Но ты вынудил моего бедного отца дать согласие, воспользовавшись его затруднениями. Ты купил меня. Ничего другого ты не умеешь.

А потом, когда мой бедный отец умер, ты набрался наглости и купил этот дом… этот дом, дом, в котором я родилась. Ты сделал это, чтобы еще более унизить меня. Чтобы я жила там, где все меня знают и могут сказать: “Вот идет жена этого презренного ростовщика”, — если они только еще используют такое вежливое слово… как “жена”! Ты хочешь лишь мучить и развращать меня, хочешь, чтобы и я опустилась в ту немыслимую грязь, в которой ты копошишься. Ты непристойная свинья! — И она в ярости застучала позолоченными каблучками по сверкающему паркету.

Облаченная в шелковую тунику и тонкие шальвары, ее легонькая фигурка была весьма привлекательна в гневе. Под вороньим крылом блестящих черных волос сверкали ясные глаза, лицо ее с узким подбородком оказалось неожиданно привлекательным. Быстрые взмахи ее рук казались трепетом крыльев. Все движения ее говорили о гневе и беспредельном раздражении, но во всем ее поведении чувствовались привычная непринужденность и уверенность, которые свидетельствовали, как понял Мышелов, втайне наслаждавшийся происходящим, что вся сценка играна и переиграна уже не впервые.

Комната с шелковыми шторами и хрупкой мебелью как нельзя лучше соответствовала хозяйке. На невысоких столиках теснились горшочки с притираниями, вазы с фруктами и чаши, полные лакомств. Язычки пламени на тонких восковых свечах подрагивали в теплом сквозняке из окна.

По меньшей мере дюжина клеток с канарейками, соловьями, попугайчиками и иными пичужками раскачивалась на тонких цепочках, одни птицы уже спали, другие сонно чирикали. На полу были разбросаны пушистые коврики. Одним словом, глазам Мышелова предстало средь грубых каменных стен Ланхмара преуютное гнездышко.

Слова молодой женщины отчасти соответствовали действительности: жирный и уродливый Муулш был к тому же старше ее лет на двадцать. Дорогая туника мешком сидела на нем. Он взирал на собственную жену одновременно с вожделением и смущением, что воистину являло собой довольно комичное зрелище.

— Ох, Атиа, голубонька моя, не сердись, — пытался щебетать он… — Я так стараюсь тебе угодить, я так обожаю тебя. — Он попытался взять ее за руку. Она увернулась. Он неловко заторопился за нею и тут же стукнулся об одну из висевших невысоко птичьих клеток. Словно маленькая фурия, она обернулась к нему.

— А теперь ты еще пугаешь моих любимиц, чудовище! Ну-ну, хорошие мои, не пугайтесь. Здесь просто слониха старая топчется.

— К чертям твоих любимиц! — непроизвольно выкрикнул он, хватаясь за лоб. Но тут же пришел в себя и испуганно отшатнулся, словно ожидая удара туфлей по лбу.

— Та-ак, значит, в дополнение к своим прочим грубостям, ты еще и проклинаешь нас? — проговорила она, и тон ее внезапно сделался ледяным.

— Нет-нет, возлюбленная моя Атиа. Я забылся. Я так люблю тебя… и всех твоих любимиц тоже. Я вовсе не хотел сказать ничего плохого.

— Ну, конечно, ты не хотел ничего плохого! Ты всегда лишь хочешь нас всех замучить до смерти…

— Но, Атиа, дорогая, — молящим тоном перебил он ее, — разве я унизил тебя? Вспомни-ка, и до нашей женитьбы твоя семья не имела ничего общего с Ланхмарским светом.

Слова эти были явным промахом, и давящийся от смеха Мышелов получил возможность тут же убедиться в этом. Муулш, должно быть, сразу же понял свою ошибку, потому что едва Атиа, побелев, ухватилась за тяжелый хрустальный кувшин, как он немедленно выкрикнул:

— Знаешь, а я приготовил тебе подарок!

— Могу себе представить, — пренебрежительно фыркнула она, слегка расслабившись, но не выпуская своего оружия из рук.

Какой-нибудь дешевый пустячок, словно служанке. Или яркие тряпки, годные только для шлюхи.

— Ох нет, нет, моя дорогая. Дар, достойный императрицы!

— Не верю. Из-за твоего мерзкого вкуса и подлых манер Ланхмар не признает меня. — Изящная головка с утонченными чертами лица и тугая и пышная грудь, заманчиво вздымавшаяся и опадавшая в гневе, делали ее хозяйку обворожительной.

— “Вот наложница ростовщика Муулша”, — так они говорят обо мне и хихикают за спиной. Надо мной смеются!

— У них нет на это никакого права! Да я всех их могу скупить! Ну подожди, они еще увидят на тебе мой подарок! За такой самоцвет жена самого Властелина отдала бы даже зуб из собственного рта.