Говард Лавкрафт - «Если», 1997 № 02

Ни единым движением руки, ни взглядом Райзель не показал, что сомневается во мне. Казалось, он даже хотел, чтобы кто-нибудь из собравшихся продемонстрировал нетерпение. Мысленно поблагодарив мага, я призвала все свое мужество и начала спускаться.

Медленно, изо всех сил стараясь выглядеть достойно, я шла навстречу тем, кто желал мне смерти.

Мне удалось пройти несколько ступенек — тут я позволила себе улыбнуться.

В тот момент, когда я добралась до конца лестницы, какой-то человек из толпы крикнул:

— Да здравствует будущая Императрица!

Однако его никто не поддержал.

Маг Райзель все-таки отреагировал на происходящее. Сурово нахмурившись, он опустил жезл, прижал его к груди, а потом принялся аплодировать.

Сначала робко, а потом увереннее, гости последовали его примеру. Они, конечно, не верили в маленькую Крисалис — а, следовательно, не знали, какое будущее их ждет, но жители Трех Королевств не решились оскорбить меня в присутствии мага Райзеля.

Когда аплодисменты смолкли, я выразительно посмотрела на него, надеясь, что он поймет: как бы ни развернулись события в дальнейшем, я готова многое ему простить за то, что он сделал для меня сейчас. А потом, обращаясь к собравшимся, произнесла:

— Благодарю, маг. Император-Феникс считал тебя одним из самых черных людей в Трех Королевствах. Я с радостью вижу, что среди собравшихся на церемонию гостей много таких, кто похож на тебя.

Мой голос звучал громко и уверенно, давая понять тем, кто не захотел поддержать меня, что ничего хорошего их не ждет.

Я прошла по залу в своем простом белом платье и с ослепительной улыбкой на устах направилась прямо к королю Тоуну и его придворным, выбрав этого правителя только потому, что он стоял ближе других.

По залу прокатилась еще одна волна ропота, а потом стихла. Все хотели услышать, о чем я стану разговаривать со своими главными соперниками.

Тоун считал себя весьма искушенным политиком, поэтому учтиво, даже несколько подобострастно, склонился над моей рукой и поцеловал кончики моих пальцев — другого публичного проявления уважения Императоры никогда не требовали от правителей Трех Королевств. Однако глаза Тоуна меня смутили, как, впрочем, и всегда. Они казались молочно-белыми, бесцветными, точно он был слепым. Их необычный цвет помогал правителю Ганны скрывать свои мысли. В результате его взгляд придавал всему, что он говорил, иной, скрытый смысл.

Как и многие его придворные, Тоун был опоясан изящной шпагой.

И тем не менее я приветствовала его, изобразив на лице искреннюю радость. Точно так же я поздоровалась с его магом Кашоном из Ганны, хотя он и вызывал у меня недоумение. Маг был высоким и держался очень прямо. До смерти Императора-Феникса у него была репутация человека сильного, неподкупного и немного простоватого. И хотя Додан был родиной Кашона — а его искусство, несомненно, было бы высоко оценено в Набале, где добывали и плавили, самую разнообразную руду, — он довольствовался Ганной, где от него требовалось всего лишь приводить в порядок заросшие поля да защищать от морозов фруктовые сады. И все потому, что он женился на женщине из Ганны. Кашон нежно любил ее и отклонял все предложения занять высокое положение среди лучших людей Империи. Поэтому я несказанно удивилась, а Райзель так просто был потрясен, когда Кашон неожиданно объявил, что намерен служить королю Тоуну. Мы не думали, что такой маг станет мириться с возмутительными похождениями этого монарха.

Он стоял по правую руку своего правителя, и по его глазам я не смогла понять, о чем он думает. Но скрыть горькую печаль, а может быть, безнадежность, которые оставили след на его лице, Кашон не сумел: опустившиеся уголки губ, глубокие морщины — что-то заставляло его страдать, и это меня беспокоило.

— Милорд Тоун, — проговорила я, продолжая улыбаться. — У меня еще не было возможности поздравить вас с тем, что на вашей стороне оказался такой замечательный маг. Вам чрезвычайно повезло.

— Спасибо, миледи, — беспечно ответил Тоун. — Он мне необходим. Вам должно быть известно, что маг стал Мастером Огня.

Это, естественно, означало, что Кашон создавал образы Истинного Огня, который, пылая, струился глубоко под горами Набала. В Империи много спорили о том, какая форма Волшебства сильнее. Образы Сущностей были, конечно, могущественными, однако многие утверждали, что, с точки зрения практического применения, Ветер и Огонь гораздо важнее. Никто не понимал назначения Дерева — никто, кроме Райзеля, который предпочитал не распространяться на эту тему, — а Камень вел себя слишком пассивно, чтобы учитывать его влияние. Казалось, молочно-белые глаза короля Тоуна говорили: «Я открыл тебе очень важную тайну, но ты так глупа, что не в состоянии ее понять».

Когда я просто кивнула в ответ, он переменил направление разговора и, нисколько не смутившись, заговорил на совсем другую тему:

— А вы слышали, — проговорил он тем же учтивым тоном, — что Кодар и его мятежники намерены отметить эту ночь новой атакой? Мои разведчики уверенно подтвердили эти слухи. Они сообщают, что Кодар собирается поджечь самый большой склад Лодана. Пропадет весь годовой запас строительного материала. — Его пухлые губы тронула мимолетная улыбка. — Как вы считаете, миледи, будет ли мудро с моей стороны предупредить королеву Дамию об этой угрозе?

— Бессмысленно, милорд, — ответила я. — Я не сомневаюсь, что она получила точно такие же сообщения.

На самом деле я подозревала, что все до единого шпионы Империи не хуже Тоуна посвящены в планы Кодара.

— Вы заметили, — продолжала я, стараясь смутить короля, — что атаки Кодара удивительно неэффективны, несмотря на то, что он предпринимает их слишком часто? Вести о его намерениях бегут впереди него. А может быть, — я попыталась скопировать тон правителя Ганны, — его намерение напасть на Лодан — всего лишь ложный выпад?

Глаза Тоуна оставались по-прежнему холодными и бесцветными, но одна бровь невольно дрогнула. Хранилища Ганны были не менее уязвимы, чем склады королевы Дамии.

Прежде чем он успел ответить, я кивнула ему и отошла, чтобы поздороваться с графом Торнденом. Краем глаза я заметила, что маг Райзель нахмурился, словно пытался скрыть улыбку.

Граф Торнден представлял для меня гораздо более серьезную угрозу, чем остальные правители, а следовательно, я должна была уделить ему самое пристальное внимание. Он называл себя «граф», объявив, что не станет «королем», пока его не признает вся Империя. Я считаю, что это было самое остроумное заявление, которое он когда-либо сделал: Торнден не отличался особым умом. Он возвышался надо мной, словно гора, и хмурился, точно я его обидела. Когда граф заговорил, обнажились зубы, острые, как клыки дикого зверя. Он демонстративно не прикоснулся к моей руке.