Еремей Парнов - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1978. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

С третьим ящиком он поехал назад, чтобы сообщить шефу о предательстве адъютанта и его, волосовской, преданности: он все-таки сохранил и привез один ящик. Но по дороге он увидел немало следов партизанской деятельности и понял, что если даже шеф и поверит ему, то война оборачивается так, что впоследствии его все равно пристукнут партизаны или войска. Тогда он спрятал ящик в лесу, сжег машину и, побродив по лесам, прибился к маленькой деревушке. Он считал, что немецкие документы помогут ему, если он попадет к полицаям, а рассказы о лагере — если к своим. Ему повезло. Он попал к своим. Его спрятали. Дважды ему удавалось откупаться от полицаев взятыми у адъютанта марками, а когда Красная Армия начала наступление, он ушел в леса и пристал к партизанам. Его приняли, потому что знали: жил в деревне, от полицаев откупался. Потом вместе с партизанским отрядом влился в армию. Его, конечно, проверяли, но ведь все, что он делал подлого, все делалось под фамилией погибшего товарища, а сам Волосов оказался чист: был в плену, бежал, жил в глухой деревне, потом ушел к партизанам. Но в армии, он сам признавался, ему не понравилось.

Он достал первую, меньшую, часть своего клада, купил полдома, машину. Но тут произошла с ним беда. Он стал бояться, что его разоблачат. Ему все мерещилось, что откроют его деятельность в гебитскоманде, а временами казалось, что отомстят немцы. И еще. У него стала слабеть память. Он рассказывал, что когда его допрашивали как военнопленного, то часто били по темечку и потому память у него ослабела. Он боялся жить в Н. и боялся уехать от своего клада, потому что мог забыть, где он его зарыл. Вот тогда он и посадил поблизости куст отличной от всех сирени и составил схему местности. Но боязнь все время толкала его в эту лощину проверить, на месте ли его богатство. Тут его и стал замечать сторож овчарни. Однажды, как показалось Волосову, сторож выследил его, и за это Волосов убил его и попал в тюрьму.

В заключении его не раз основательно лечили, и он опять решил вернуться к своему кладу. Это у него как психоз. Он, по-моему, и рассказал мне о нем потому, что молчать уже не мог. Мучился он своей тайной».

ВОПРОС: По каким приметам вы должны были отыскать волосовский клад?

ОТВЕТ: Волосов говорил, что время так быстро меняет местность, что, руководствуясь схемой, прежде всего нужно разыскать куст редкой в этих местах обыкновенной русской сирени. Две ветки от нее он прятал в новом портфеле, в котором хранил для отвода глаз запасные части, и в боковинке машины. Дома он ничего не хранил, потому что боялся, что в его отсутствие его могут обокрасть и открыть его тайну.

ВОПРОС: Вам не кажется странным, что Волосов, так тщательно охранявший свою тайну, сам же записывал месторасположение тайника на схему и сам рассказал о ней.

ОТВЕТ: Нет, не кажется. У него быстро слабела память, уходили силы. Мы ведь лежали рядом почти месяц, а рассказывал он мне все это недели две — все забывал и путался. Он и мне-то рассказал потому, что больше некому было. А так у него хоть маленькая, но была надежда. Да и, честно говоря, если бы я нашел те деньги — попытался бы помочь. Я-то в тюрьму дуриком попал. Так… все ради веселой жизни.

ВОПРОС: Как вы выполнили завещание Волосова?

ОТВЕТ: Как только я вышел из заключения — поехал в Н. Но узнать, кому продана автомашина, не сумел: во-первых, уже документов не было, а во-вторых, на меня стали подозрительно коситься. Тогда я попытался найти тот окоп. Но их в лощине оказалось много, а какой куст сирени посажен возле окопа, я не знал. Мне они казались все на один манер.

ВОПРОС: А почему же вы искали ветку сирени только в белых машинах и только одного индекса и одной серии номеров?

ОТВЕТ: Когда я бродил вокруг лощины, мне попался местный старик. Он рассказал, что вот сюда ездила белая машина с одним человеком, а потом стала ездить под другим номером и с другим человеком. И этот индекс он запомнил, потому что ненавидел белые машины. От других людей я все-таки узнал, что машину Волосова купил какой-то старший офицер, который демобилизовался и уехал, но якобы он иногда приезжает в Н. И вот когда я вернулся домой, то оказалось, что индекс и серия номера принадлежат этой области. Я рассказал об этой истории Женьке Хромову, и мы решили попытаться разыскать машину. Честно говоря, я слабо верил в эту затею, а Женька поверил сразу. И еще меня сбило, что воровать оказалось легко — часто машины даже не запирались. Вот я и подумал: найдем — хорошо, а не найдем — на выпивку хватит, и лето поживем весело. Но я, конечно, не ожидал, что дело примет такой серьезный оборот. Все казалось — мелочи. Побалуемся — и хватит. А теперь вот… снова небо в клеточку рассматривать. Плохо…

32

Разговор с Евгением Хромовым оказался коротким. Грошев дал ему документы и протоколы допросов, а потом спросил:

— Как думаете строить жизнь?

Хромов мрачно усмехнулся:

— Переквалифицируюсь в управдомы.

Николай, попадая в тон, заметил:

— Тоже правильно. Профессия богатеющего индивидуума становится все более хлопотной и опасной. Но я говорил с вашей матерью. (Хромов сразу подобрался и уставился тревожным взглядом в следователя.) Нет, она бодра, сильна и, честно говоря, вызывает всяческое уважение. Так вот, она мне кое-что рассказала о вас. Мой вам совет один: в колониях есть школы. Повторите позабытое и… пора начинать нормальную жизнь. Ведь вы не мальчик, чтобы бросаться в дешевые авантюры. Да и не для вас это. Вы не из того теста.

— Вы думаете?

— Уверен. Как и ваша матушка. Она верит в вас.

— Подумаем, — облизал губы Хромов. — Меня вот кто волнует — Вадим. Ему дадут, конечно, на полную железку?

— Разумеется.

— Не следовало бы…

— Почему?

— Он просто легкий человек. Без царя в голове. И тоже играет… в свободного. — Хромов подумал, испытующе взглянул на Грошева и попросил: — Вы не могли бы… не по-служебному, по-человечески помочь мне в одном деле?

— Не знаю, — насторожился Николай.

— Давайте я на себя всю вину возьму. А Вадима следует выгородить. А то второй тюрьмы он не выдержит, сломается…

— А вы?

— Я? Я выдержу. — И, не давая задать второй вопрос, пояснил: — Потому что я сам себя осудил. И я свой приговор отбуду. А Вадима жалко. Из него, может быть, выйдет… не то что человек, а славный человечек. Он добрый и легкий.

Николай промолчал. Впервые он встречался вот с таким откровенным стремлением помочь другому ценой собственного позора и горя. Так может поступать только очень сильный и смелый человек. Мать Хромовых, кажется, права: Евгений при желании может укрепить семью. Но ответить Евгению что-нибудь определенное он, естественно, не мог.