Уильям Голдинг - Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник)

– Я красива.

Длинная прядь, упав, коснулась воды, и рябь исказила отражение. Пальма отвела волосы назад и снова вперилась взглядом в воду. Черные огромные глаза, чистый овал лица. Она коснулась пальцами щеки и ощутила нежность кожи – ощутила и невидимые в отражении намечающиеся морщинки в уголках рта, морщинки на шее, скрытые обычно бусами.

– Я все еще красива. А это – пустяк.

От рощи и женской деревни донеслись голоса и смех девушек. Детей не было слышно, они спали в тени навесов. Дающая Имена Женщинам живо вскочила, взобралась, миновав три заводи, повыше и осторожно попробовала воду ногой. Затем, закусив губу, шагнула. Села на корточки в воде, такой горячей, что по ее телу тут же потекли струйки пота. Так она сидела некоторое время, вся сжавшись, заставляя себя терпеть, пока тело не привыкло к обжигающей воде и можно было наконец расслабиться. Она легла на спину, а голову положила на камень, предназначенный для этого. Волосы веером рассыпались по воде; и медленно всплыло тело, светло-бронзовое в прозрачной влаге. Она невесомо покачивалась, лишь голова ощущала твердую опору. Ее стройное тело, едва прикрытое водой, было воплощением женственности. Она сомкнула веки. Окружающее исчезло, время будто остановилось.

В одном из шалашей громко заохала женщина. Пальма открыла глаза и сразу вернулась к действительности. Скоро принимать роды. Судя по животу, будет, похоже, девочка. Но кто бы ни родился, надеюсь… надеюсь, все пройдет хорошо. Не люблю, когда…

Болезненное ощущение опять вернулось, разлившись теперь по всему плечу, глубокое и необъяснимое – как вода. Пальма села, отвела со лба мокрые волосы. Скорчившись от боли, она смотрела сквозь пар, поднимавшийся от воды, на белую голову и темные плечи горы, смутно вырисовывавшиеся в тумане, который обволакивал вершину. Бывает, размышляла она, гора глядит в небо, словно не замечая нас; а бывает, в упор смотрит вниз – и тоже будто не замечает!

Она содрогнулась всем телом, подняв брызги.

– Гора – это всего лишь гора! Пальма, выдумываешь невесть что, ты же не мужчина!

Она проворно окунула голову, выпрямилась, и горячие струи потекли по лицу и волосам. Потом занялась собой: привычно массировала пальцами лоб и щеки, но мысли ее были заняты другим. Все идет как идет, можно радоваться или печалиться, можно быть безразличным, когда думаешь, что ждет впереди, но что толку переживать из-за того, что уже случилось.

Все равно от этого никуда не денешься.

Она встала, перешагнула в заводь пониже, где вода была прохладней, окунулась целиком, вышла на сушу и села на солнышке, чтобы обсохнуть. Наклонив голову, принялась тщательно расчесывать пальцами волосы. Чувства чувствами, но голова должна быть в порядке, волосок к волоску. Теперь зачесать волосы назад, смазать лицо, подровнять ногти подходящим камушком.

– Пальма! Пальма!

Кричала девочка, оставленная на горе сторожить. Она прыжками неслась вниз, балансируя руками, юбочка ее развевалась.

– Пальма! Ой, Пальма!

Ну вот, подумала Пальма, научилась звать меня по имени и теперь будет вставлять его при каждом удобном случае! Она засмеялась и поцеловала девочку.

– Ну что заладила: «Пальма! Пальма! Пальма!», я ведь не роща пальмовая!

– Я их видела!

– Неужели возвращаются? Так скоро? Не может быть!

– О нет! Конечно, нет, Пальма. Они уходят дальше. Совсем далеко! Я бы и не увидела их, но… – Она хихикнула. – Они полезли на дерево!

Пальма тоже засмеялась:

– Что, все полезли? За орехами? Или показать свою ловкость?

– Я разглядела только одного – очень высоко на дереве.

– Значит, он полез за птичьими яйцами.

– Тебе лучше знать, Пальма.

Одной рукой Пальма отвела волосы от лица, а другой потрепала девочку по щеке.

– Молодец, хорошо смотришь… – она напрягла память, – Уклейка. В конце концов, для того ты там и стоишь, верно? Ну-ка, помоги надеть юбку.

– Может, это был Свирепый Лев? Не уверена, слишком они далеко. Как ему, наверно, весело!

Дающая Имена Женщинам уже надевала бусы.

– Приятно думать, что они там не скучают. Я только надеюсь, что они не забыли о деле! Хорошо. Я поднимусь с тобой и посмотрю сама. Иди вперед.

В деревне опять закричала роженица. Теперь уже недолго, подумала Пальма. Лишь бы…

Уклейка уже стояла у бурлящего источника и, прикрыв ладонью глаза от солнца, вглядывалась в даль. Она ничуть не запыхалась.

– Вон там, – показала она. – Видишь большое дерево, Пальма? С сухой веткой на макушке? Он как раз там, где этот сук торчит из листьев.

– Нет, ничего не могу разглядеть, – ответила Пальма. – Но если они ушли так далеко, значит, скоро не вернутся. Можешь больше не сторожить. Только поднимись сюда на закате и посмотри, где они разведут костер на ночь.

Уклейка робко взглянула на нее.

– А если они… ну, если они узнают?

– Не узнают.

Пальма посмотрела на жилище Леопардов. Оно было открыто небесам, а значит, и смотрящему сверху, от источника. Ряды леопардовых черепов белели на солнце. Она улыбнулась, улыбка перешла в долгий заразительный смех. Уклейка не удержалась и тоже засмеялась. Смех сблизил их, сделал сестрами-погодками.

Пальма первая остановилась.

– Мы, конечно, ничего не станем устраивать, пока ребенок не родится. И даже потом. Только если у него будет имя.

Уклейка посерьезнела.

– Понимаю.

Пальма улыбнулась и, наклонившись, коснулась ее губ легким поцелуем. У девочки перехватило дыхание; вспыхнув, она отпрянула от Пальмы. Пальма начала спускаться, грациозно покачивая станом и балансируя руками. Стены жилища Леопардов выросли перед ней, скрыв блестящие на солнце черепа. В этот раз, подумала Пальма, буду осмотрительней! Выпью самую капельку! Но в тот же миг, словно вызванный этой ее мыслью, перед глазами у нее возник, как живой, сосуд из половинки кокосовой скорлупы, полный темной влаги. Она даже почувствовала ее запах. Щеки у Пальмы порозовели, в горле перехватило, как только что у Уклейки. Это мой дар видения, подумала она, я не такая, как все. Это у меня от рождения; ни одна из Дающих Имена Женщинам не смогла бы проникнуть мне в душу и понять это, это…

Старика Леопарда не было на прежнем месте. Дети спали. Пальма стояла на площадке, где они всегда играли, – изящная фигурка, излучающая доброту, – и по ее лицу блуждала прелестная улыбка.

II

Высоко в кроне огромного дерева, на конце голого сука чернело гнездо, сооруженное из прутьев, между которыми застряли клочья шерсти, обрывки шкурок. На краю гнезда трепетал на ветру пучок красных перьев. К нему-то и подбирался один из Леопардов. Одежды на нем было не больше, чем листьев на суку, – лишь узкая набедренная повязка из шкуры леопарда да такой же мешок, болтавшийся между ногами. Остальные Леопарды стояли под деревом, глядя вверх и смеясь. Всякий раз, как Лесной Пожар соскальзывал с сука, рискуя упасть и сломать себе шею, раздавался дружный хохот. Стоявшие внизу смеялись до изнеможения, хватаясь друг за дружку, утирая слезы и приседая. Но когда он снова пытался продвинуться вперед, они замолкали и следили за ним затаив дыхание. Они стояли в вольных позах; каждый держал в руке копье с обожженным над костром наконечником. Среди них были и совсем еще мальчики, но большинство, так, во всяком случае, казалось, – стройные юноши со светло-бронзовой кожей. По виду было почти невозможно определить их возраст. Пожилые выделялись лишь проблеском седины в волосах. Правда, они были лучше вооружены, щеголяли более богатой татуировкой и носили больше разных украшений, чем тот же Лесной Пожар, вцепившийся сейчас в свой сук, но на этом их различие кончалось; они, по существу, были так же наги, как он, – люди с угловатыми и гладкими, без морщин, но в шрамах лицами, черноглазые и черноволосые, с покрытыми пылью босыми ногами. Не было у них и бород – только жиденькая растительность на верхней губе и подбородке.