Сергей Щеглов - Банной горы хозяин

— Это далекое прошлое, Валентин Иванович, — произнес Григорий, становясь рядом с Валентином. — Моя первая волшебная палочка, начало шестнадцатого века, точнее уже и сам не скажу, много лет миновало. Я этот шкафчик давно уже не открываю, дереву вреден воздух нынешней России. Пройдемте чуть дальше, я покажу вам более близкие к нашей теме экспонаты.

Миновав три стеллажа, Григорий остановился у четвертого, в котором одиноко возлежал на неизменно белой подкладке грубо сработанный черный револьвер с длинным стволом. Он так сильно контрастировал с предыдущими явно магическими экспонатами, что Валентин даже включил магическое зрение и несколько секунд таращился на совершенно безобидное орудие убийства. Разумеется, безо всякого результата.

— Это мой самый памятный экспонат, вечное напоминание о прошлых ошибках, — сказал Григорий, щелкая встроенным в стекло металлическим замочком. — Одна тысяча девятьсот шестнадцатый год, совершенно обычный, как сами видите, револьвер. А между тем выстрелом из этого револьвера была убита Российская империя. Наша Российская империя…

— Ваша? — вкрадчиво уточнил Валентин.

— Ну конечно же, наша, — вздохнул старец Григорий. — Мы здесь больше пятисот лет живем, Марциан с пятнадцатого века, я с шестнадцатого. Ордынцев теснили, земли в Московию собирали, церкви строили. С деревянного храма в Пскове начинали, а через пятьсот лет великой страной владели, да не удержали… Вот что для вас, Валентин Иванович, значит корпорация «Будущее»? Свое родное детище, средоточение всех трудов и помыслов. Вот только вы фирму свою три года строили, а мы свою Российскую империю — пять долгих веков.

— А потом ее убили, — кивнул Валентин. — В восемнадцатом, вместе с Николаем Вторым?

Григорий качнул головой.

— Нет, — ответил он. — Никому уже не нужен был тогда Николай, да и раньше он ничего не решал. Из револьвера этого другого человека убили, настоящего. Я специально в Англию ездил, чтобы револьвер этот выкупить; серьезную ошибку мы тогда совершили, ошибку, о которой всегда помнить должно.

— Другого человека? — переспросил Валентин, лихорадочно перебирая в памяти события двадцатого века. Кого же? Столыпина? Эрцгерцога Фердинанда?

— Не гадайте напрасно, Валентин Иванович, — прищурил глаза Григорий. — Людям свойственно украшать не только свои жилища, но и свою память. Среди тех, о ком вы сейчас наверняка подумали, нет важных персон. Империя рухнула, когда был убит всеми ненавидимый, абсолютно бесполезный с людской точки зрения человек. И ладно бы только с людской — нас, бессмертных колдунов, точно так же обвели вокруг пальца.

— Кто обвел? — спросил уже донельзя заинтригованный Валентин. — Неужели иллюминаты?

— Тогда мы еще не знали этого имени, — кивнул Григорий. — Но нас другое незнание погубило: мы не знали тогда истинного положения дел в империи. А вот иллюминаты знали; и когда британский офицер Освальд Рейнер стрелял из этого в пистолета в голову Григория Распутина, он не просто рассчитывал сепаратный мир с Германией предотвратить. Он невысказанный приказ иллюминатов исполнил — разрушить бюрократическую машину Империи, убрать из цепочки людских связей ключевое звено.

— А я слышал, что Распутина убил Пуришкевич, — заметил Валентин. — Впрочем, меня там не было…

— Пуришкевич, — улыбнулся Григорий, — ну как же, конечно, он ведь сам об этом в мемуарах писал. История, Валентин Иванович, пишется лишенными власти людьми под диктовку людей, власть сохранивших. Ну а уж этим людям иногда мы подсказываем, что надобно написать, а иногда они и сами смекают, что говорить, а о чем молчать следует. Что Февральская революция в России была Англией организована, вам кто-нибудь говорил?

— Я только слышал, что Ленин был германский шпион, — Улыбнулся Валентин. — Так, выходит, иллюминаты у нас — английские подданные?

— Нет, — перестал улыбаться Григорий. — Английский орден тоже был обманут, а вместе с ним и британское правительство. Вместо продолжения войны англичане получили революцию в России, приведшую к власти прогермански настроенного диктатора. В отличие от английской разведки иллюминаты точно знали, что в сельской России уже началась крестьянская война.

— В декабре девятьсот шестнадцатого?! — присвистнул Валентин. Это что, правда, спросил он у Обруча; вовсю шла, ответил тот. А что ж ты раньше молчал, удивился Валентин; а ты и не спрашивал, констатировал Обруч. Фоменковщина какая-то, подумал Валентин. Скорее бы с ней закончить, с этой историей.

— Ну, не в декабре, конечно, — рассудительно ответил Григорий, — зимой какая война? А вот по осени, да следующей весной усадьбы помещичьи горели как свечки, а хозяева их по городам одно что с голоду не помирали. Вроде бы дело привычное, Смуту пережили, пугачевщину — а тут вдруг оказалось, что целая страна будто между пальцев утекла.

— Как же это вы с пятивековым опытом и так опростоволосились? — полюбопытствовал Валентин, хотя сам же собирался перевести разговор на что-нибудь посовременней. — Да и убийство Распутина здесь при чем — как он смог бы крестьянской войне помешать?

— Тут не только в крестьянской войне дело, Валентин Иванович, — ответил Григорий. — Рейнер ведь не одного Распутина застрелил, он из-под всех его назначенцев табурет выбил. Вместо того чтобы со смутой бороться, людишки власть делить начали, к царю да великому князю дорожки прокладывать. А пятивековой опыт, он как раз дурную шутку сыграл — вокруг Николая мы скучковались, в Могилев за ним переехали, петербургский заговор запасным планом посчитали. Продержаться-то оставалось всего полгода, летом бы война закончилась, контрибуции-репарации, сами понимаете. Поэтому когда иллюминаты руками англичан при полных хлебных складах февральский кризис организовали — не готовы мы оказались. За царем присматривали, за депутатами, даже за социал-революционерами, — а угроза пришла совсем уж с низов, от бандитов, на помещичьих усадьбах руку набивших да на заводы с фабриками позарившихся. Мы по старинке за вершками смотрели, а иллюминаты сумели к низам подобраться, направить их, да так ловко, что мы только через двадцать лет поняли, как это у них получилось. Вот и вышло, что по весне против крестьянской войны не самодержец всея Руси выступил, а временное, — Григорий презрительно скривил губы, — правительство.

— Ну так сделали бы его постоянным, — пожал плечами Валентин, которому этот экскурс в историю уже начал надоедать. Обруч наверняка объяснил бы все куда подробнее и доходчивее. — Несколько заклинаний, колдун-смотритель…