Евгений Прошкин - Магистраль

— Если ты это скажешь, я в тебе разочаруюсь, — предупредил Василий Вениаминович.

— Т-та мне… пох-х…

— Как ты с координатором разговариваешь!.. Нет, тебя вместо Аси никто не пошлет. Забудь о ней. Три дня — не срок. Будет у тебя еще и любовь-морковь, и прочая красота-капуста… На-ка, покури, быстрее оклемаешься.

Лопатин воткнул ему в рот сигарету и поднес зажигалку. На сложные движения Олег был пока неспособен, и после длинной затяжки пепел упал ему на брюки.

— Забудь, Шорох, забудь, — повторил Василий Вениаминович. — Было бы можно, я бы тебе ее вообще закрыл, да только нельзя. Слишком много закрывать придется.

Олег услышал, как на этаж снова приехал лифт. Загрохотали створки — из кабины вытаскивали что-то объемное и тяжелое.

У него хватило сил наклониться, чтобы выглянуть в открытую дверь.

— Вот-вот… — проронил Лопатин. — Тебя ведь другие вопросы мучили. А ты про эту Асю…

Четыре курьера вносили большой оранжевый контейнер. Загерметизированный. Полный.

— Ка-вотащ-щим? — выдавил Олег. — Ка-во?… А?…

Ящик пронесли в комнату.

Откинувшись назад, Олег внимательно посмотрел на Василия Вениаминовича. Тот почесал мундштуком нос и отвернулся к окну.

— Да, Шорох…

— Под… подмену мне?… Реш-шили?…

— Тебе не нужна подмена, — мрачно ответил Лопатин.

— Меня… ме-н-ня…

— Тебя не надо менять, Шорох. Тебя нет в магистрали, ты уже знаешь.

Василий Вениаминович все-таки поднял глаза. В них была растерянность и что-то еще — искреннее.

— Скоро этого клона запрограммируют. И он пройдет тест. «Выпускной», да. Потом мы приедем в бункер — он, я и Прелесть. Клон получит… — Лопатин вздохнул. — …Получит оперативный позывной «Шорох»… В том контейнере ты… Ты, Олег. И твой день рождения не в семьдесят восьмом. Он сейчас.

Шорохов зажмурился и хрустнул пальцами.

Другого и быть не могло. Все сошлось в одной точке — удачно, даже слишком. Его нет ни в прошлом, ни в настоящем. Он и не жил… Клон, кусок мяса с чужими глюками в башке. Кукла с чужой мордой. С чужой судьбой.

Олег встал, но, не удержавшись, рухнул вперед, ударившись ребрами об угол стола.

— Рано тебе еще бегать, — сказал Лопатин, усаживая его на полу.

— Зачем?…

— Я не знаю. Очередной спецпроект… У всякой операции есть какая-то задача. У тебя тоже есть… Но я ее не знаю, честно.

Из комнаты доносились приглушенные голоса — курьеры разговаривали тихо и деловито.

Шорохов представил, как он болтается в контейнере — бледный, скользкий, тошнотворно безмозглый. Потом представил, как вскроют замки и как он начнет вырываться наружу. Дактиль, наверно, скажет: «Держа-ать!..», а кто-то из оперов, возможно, посетует: «Шустрый, падла…» А потом ему натянут на лоб датчик, и по кабелю помчится сигнал, и вот они, лови их: детство, мама, первый класс, пятый, восьмой, двойка по истории, поцелуи, шепот, любовь и нелюбовь, первая сигарета, работа там-сям, и все, все прочее, и еще многое, то, из чего он состоял, все побежит по проводкам из мнемопрограмматора в мозги, расселяясь, словно у себя дома, занимая свои сектора, притворяясь жизнью… Так это и было — перед тестом, три дня назад.

— Кого я заменяю? — спросил Олег и сам же понял; никого. У него не было прототипа ни в роддоме, ни в этой квартире, ни в школе — нигде. Его не скопировали с реального человека, а собрали, как детский конструктор. Из деталек. И все его прошлое, все воспоминания, все, что ему дорого, — это пшик. Программа, написанная даже не «по мотивам» — просто высосанная из пальца какой-нибудь группой толстожопых умников.

— Василь Вениаминыч, время! — предупредил Дактиль.

— Скоро начнем, — ответил Лопатин и, сходив в комнату, принес Олегу зимние вещи. — Одевайся, не май месяц.

Шорохов, цепляясь за стол, поднялся и взял сигарету.

— А он что наденет?… Этот… который сейчас родится…

— Для него тоже есть.

— В двух экземплярах припасли? Знали, что я сюда приду. И знали, откуда. Да, у меня же все записано… Все тут… — Олег постучал себя по голове.

Прикурив, он заглянул в пачку — там оставалась последняя сигарета. Он привычно бросил ее на подоконник и усмехнулся: надо же, у него — и какие-то привычки… За три прожитых дня…

Лопатин вытряс трубку, и ему вдруг сразу стало не до Олега. Он отправился готовить аппаратуру, вместо него на кухне появился незнакомый опер.

— Иди за мной, — сказал он.

Спустившись, они сели в лопатинский «Вольво», и опер молча выстрелил в Олега из станнера. Шорохов рассчитывал на какие-то объяснения, но что-либо объяснять ему не сочли нужным. Он ведь клон…

Заряд ему дали хороший, помощней, чем Василий Вениаминович, и глаза сами собой закрылись.

Ехали долго. Потом Олега выволокли наружу. Он ждал продолжения — ведь куда-то же его везли… Продолжение последовало в виде звука удаляющейся машины.

Шорохов полежал минут пять — с надеждой, что его все-таки заберут. После этого он лежал уже без надежды.

На улице было невообразимо тихо. И очень холодно. Олега бросили лицом в снег — так он и валялся, прикидывая, сможет ли он встать, прежде чем околеет.

Холодно…

Привязавшись к этому слову, Шорохов повторял его вновь и вновь, пока оно не распухло в мозгу воздушным шаром и не вытеснило оттуда все — страх, обиду, горечь…

Холодно Это первое, что он услышал от человечества. Зашел в ванную — а там Ася. Она сказала «Холодно». Оно такое, это слово… Оно особенное. Оно дает жизнь и убивает. Такое уж слово.

Над головой каркнула ворона, и Олег, вздрогнув, сообразил, что уже способен как-то шевелиться Пусть не встать, даже и на колени, но хотя бы куда-то поползти. Куда именно — это без разницы. Просто чтобы не лежать на месте. Не подыхать так бездарно.

«Вихляюсь, как червь — думал Шорохов, медленно перебирая руками-ногами — Противно… Если ворона не улетела, ее должно бы стошнить. Червь. Ползу… Холодно. Червяку дико холодно. Курево осталось там, у них. А, все равно сил нету. Зато мобила у меня… А звонить некому, и мне никто не позвонит. И хрен с ними со всеми. Холодно-то как. Ползу-у, ползу… И карточка.

Пол-лимона, блин… Самый богатый манекен в мире. Червь будет прожигать жизнь, если только приползет. Хоть куда-нибудь. И ремень с железками тоже на мне… Наверно, в этом есть смысл… Значит, фальшак не загнется, фальшак доползет. Зачем трупу машина времени? Ему и так хорошо. А мне фигово. Дико фигово. Значит, пока живой…»

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ФАЛЬШАК

Ее звали Асель и ей было двадцать восемь лет — это все, что Олег знал о Прелести. Еще он мог бы сказать, что у нее красивая татуировка, и что сама она безумно красива, и что, кроме нее, у него никого нет и, как выяснилось, никогда не было, и что, если через три минуты ее не найдут, он начнет убивать. Однако ничего подобного Шорохов не сказал. Он объявил только имя и возраст, остальное люди прочли в его глазах.