Леонид Шифман - О чем думала королева? (сборник)

И, немного рисуясь, добавил:

– Я вообще-то люблю английский язык времен Шекспира, а вот с музыкой русского пока не знаком.

Так Моте удалось, совершенно не смущая простодушия Кати, получить возможность неотрывно смотреть ей в лицо и наслаждаться пластикой ее губ, щек, бровей, видеть блеск ее глаз и по искренней мимике ощущать движения ее души.

Если бы Мотя знал русский язык, он бы понял, что Козаков начал не с текста Лонга, а предпослал ему введение, где привел примеры влияния великого романа на современную литературу. И, в частности, вспомнил стихотворение Дмитрия Кедрина «Цветок»:

Я рожден для того, чтобы старый поэт

Обо мне говорил золотыми стихами,

Чтобы Дафнис и Хлоя в четырнадцать лет

Надо мною впервые смешали дыханье…

Зато Катя, впервые услышавшая это стихотворение известного поэта, с удивлением отметила про себя, что именно в этот момент с куста жасмина прямо на морду лежавшего под ним пса упал самый крупный из цветков, тот самый, желтые бусинки на концах тычинок которого она рассматривала в первые мгновения своего разговора с Мотей…

Но ничего этого Мотя, конечно, не знал. Он просто слушал и смотрел на Катю.

И показалось ему, что незнакомая речь и вправду звучит как музыка, мелодии которой сплетаются из звуков, каждый из которых не имел никакого смысла, но их последовательность образовывала какой-то завораживающий код, проявлявший в душе ответные звуки неведомых струн и все это действо – чтение Козакова, реакция на него Кати, восприятие им, Мотей, этой реакции – создавали здесь и сейчас какую-то особую зону отражений в неких духовных зеркалах, в которой само время перестало течь унылой струей Стикса, а вдруг взбурлило пафосской пеной, да так и застыло в искрящихся переплетениях пленок мириадов пузырей и пузырьков…

Но вдруг один из этих пузырьков… Нет, не лопнул, а наоборот – невероятно раздулся, поглотив все остальные! Длилось это один миг, после чего река Харона снова заструила свой поток, солнце вернулось на небо, зашелестели в вышине березы, тень от крупного воробья лучом черного прожектора растворила на мгновение в своей черноте и плеер, и стопку дисков, и тревожно, по-комариному запищали мелкие пчелы на цветах…

Неожиданно из кустов жасмина послышались странные звуки – то ли детский плач, то ли старушечьи причитания, то ли звериный вой!

Мотя напрягся, вспомнив о волчице, но Катя, которая, как оказалось, вовсе не ощутила ничего необычного, улыбнулась и, в свою очередь устраивая Моте экзамен, спросила на староанглийском:

– Ну, ты понял, что сейчас происходит в мире Дафниса и Хлои? Нет? А он – понял!

И Катя указала Моте на то место, где под кустами, у основания ствола березы, лежал пес – не большой, но и не крохотный, явный местный «дворянин» с большой примесью терьера в своем генофонде. Большие его уши наполовину встали, черная пуговка носа нервно подрагивала, а влажные выразительные глаза смотрели с надеждой и нежностью на Катю.

Мотя от неожиданности того, что Катя перешла на английский язык елизаветинских времен и сказала ему «ты», смутился и заговорил не с Катей, а с псом:

– Ты кто, пес?

Пес посмотрел на Мотю и опустил глаза. За него ответила Катя. Она отнесла смущение Моти к тому, что он не понял ее шутки, а потому говорила уже на современном английском:

– Он тут давно лежит, Еще когда вы только шли по дороге, я его приметила. А как он слушает замечательно! Уши поднял, нос навострил и буквально ни звука не пропускает – я же вижу! И знаешь, на каких словах он вдруг заволновался?

– Конечно, нет! – ответил Мотя. – Откуда же мне знать?

– Так вот, слушай! – торжествующе произнесла Катя. – Он не мог стерпеть унижения Дафниса, когда его упрекнули в бедности – «беден настолько, что пса не прокормит». И, насколько я смогла понять, – фантазировала Катя, – он хотел сказать обидчику, что если хозяин попадает в беду, верный пес прокормит и себя, и хозяина. И, мол, в этом случае пусть обидчик знает – верный пес хорошего хозяина в беде не оставит, даже если придется расстаться со своим добрым именем честной собаки и использовать для этого кладовые и курятник обидчика, не пожелавшего добровольно помочь хозяину…

Мотя покосился на пса с уважением, но, разумеется, это было выражением уважения не к благородному возмущению пса (в которое Мотя, естественно, не верил), а к чувствительной и благородной душе Кати.

Но и псу он был благодарен безмерно – из-за такой собачьей реакции на музыку текста Катя перешла с ним на «ты». Это означало, что и непонятная музыка русской речи и собачья реакция на нее явились причиной стремительного их с Катей сближения. И от этого Моте стало даже тревожно. Он хорошо знал физику и прекрасно понимал – если скорость сближения изначально далеких тел слишком велика, они, сблизившись на мгновение, могут навсегда разойтись… Если хочешь длительного общения, сближаться нужно очень осторожно!

Вот почему он заставил себя отвести взгляд от Катиных глаз и, они дослушали окончание книги молча, оба ловя взгляды друг друга через их отражения в глазах собаки. А в этих глазах отражалось что-то такое, за чем и Мотя, и Катя следили неотрывно до той самой минуты, когда из колонок раздались заключительные слова о том, что это «были всего только шутки пастушьи».

Что имелось в виду под этим ни Мотя, не знавший русского языка, ни Катя, которая была заворожена игрой неведомых и невыразимых страстей в собачьих глазах, сказать бы не смогли.

А бездомный пес, через которого под эту завораживающую, как болеро Равеля, музыку слов шло взаимодействие двух созданных друг для друга сознаний, еще не подозревавших о космических последствиях начавшегося между ними сближения, так же молча переживал происходящие с ним метаморфозы…

Глава II Преображение

…страсти, желания и неспокойные порождения

злого духа, возмущающие мир,

вовсе не существуют и ты их видел

только в блестящем, сверкающем сновидении.

Н.В. Гоголь

Пес обустраивал себе лежку под березой, в кустах жасмина, повинуясь смутному, но вполне прагматичному чувству – тут будет что погрызть! Он жил в селении очень давно и прекрасно знал, что если у кого-то на участке появлялись гости, то можно ждать и установки мангала, и шипения жира, капающего с прогибающихся от обилия нанизанных на них кусков мяса шампуров, и шумного застолья. А сидевшая напротив него на скамейке девушка, судя по тому как она осматривала кусты жасмина, березы и весь пейзаж от горных вершин до бархатистой плоскости моря, явно относилась именно к гостям, этой столь важной для него категории людей! Ведь в ходе застолья, после того как бывало выпито несколько чаш красной, с резким запахом жидкости, и съедено по паре шампуров жареного мяса, гости начинали посматривать по сторонам и, заметив его лохматую голову, норовили погладить ее и почесать за ухом, после чего обязательно давали кусок чуть остывшего, уже с пленочкой жира, но невероятно вкусного мяса. Да и сочных, хрустящих бараньих костей бывало столько, что все нычки заполнялись порой на месяц вперед.