Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

Давая себе передышку, Слава засунул голову под электрополотенце. Агрегат взревел и погнал быстро раскаляющийся воздух. По щекам потекли капли воды, собираясь на кончике носа и подбородке. Волосы высыхали, топорщились под напором ветра и щекотали кожу. Тепло закатывалось под пиджак и рубашку на спину, скатывалось по ребрам и уже холодило живот. Криницкий завистливо пошевелился в углу большой неопрятной крысой. Сердце у Славы заболело и он дрожащим голосом сказал:

- Только не смей... не смей сказать, что тебе... тебе не хватает воздуха... Иначе я тебя голыми руками...

Ноги не держали и он, все также скрючившись, повернулся и съехал спиной по кафелю на корточки. Рев стих и стал слышен ветер. За дверью по коридору не ходили, значит, урок еще не кончился.

- Знаешь, - заговорил он себе в колени, - мы, наверное, во многом те, кого помним.

Все равно пришлось подниматься, выволакивать доморощенного Швейка из угла и, придерживая за шиворот так, что трещали нитки, несколько раз окунул его в так и не слившуюся воду. Поначалу Криницкий пытался сопротивляться и пришлось хлопнуть ладошкой ему по уху. Затем все пошло нормально - поклон, нырок, бульканье, фырканье, плевки, поклон... Когда розовое лицо приобрело благородный синеватый цвет, Слава решил, что с него достаточно - сам он тоже обрызгался не меньше воспитуемого, особенно противно было ощущать воду в рукавах. Напоследок засунув это чучело в электрополотенце, он закрыл окно, разбросал наметенный снег более-менее ровным слоем по туалету. Вообще все выглядело так, как будто на стены щедро плескали из ведра грязную воду - приглашенная внутрь непогода оставила на кафеле серые потеки, под ногами хрустел песок, но все равно было скользко. Несколько раз он чуть не упал, но успевал ухватиться за раковины. Ноябрьская белизна оказалась обманкой.

То, что сейчас прозвенит звонок, он догадался, увидев промчавшуюся мимо Катьку. Слава прижался к стенке коридора и вовремя - туча Катькиных одноклассников сметала на своем пути все препятствия. В сине-коричневой волне мелькали непропорционально большие руки и ноги, всплывали отплевывающиеся головы. Тонущие пытались преодолеть первобытный и непосредственный напор изголодавшихся детей, но их подминали, давили, вздымали на гребень и вновь топили. Лица второклассников были красными от бега, рты напоминали лопнувшие гороховые стручки, глаза разве что не выкатывались из глазниц. Во всем этом было не столько детской игривости, сколько действительного стремления оттолкнуть, перегнать, сбить, одержать победу.

Слава в смятении подыскивал более безопасное место, так как гладкая стена не давала никаких шансов противостоять надвигающемуся ластику. Ногти нервно царапали краску, сердце захлебывалось от адреналина. Но тут произошло чудо. Просто чудо, даже без всякой внешней причины. В метре от него толпа остановилась, замерла и оказалось, что весь класс стоит чинно по парам - мальчик с девочкой, а всю суматоху создают затесавшиеся в их рядах трое недорослей, кажется из седьмого класса, и одна техничка в красном ситцевом халате и со шваброй в обнимку. Четверо чужаков не сразу осознали собственное спасение. Они, словно в игре "Море волнуется", замерли между парами в нелепых позах, символизирующих борьбу разума со стихией, поводили глазами и громко дышали. Наконец кряхтя выбрались на волю и по-крабьи - бочком, спиной, не спуская глаз с опасности, - разбрелись.

- Салют, компаньерос! - поднял Слава кулак.

- Но пасаран, - слабовато и вразнобой отозвались октябрята.

Продвигаясь к столовой, Слава чувствовал спиной нарастающее позади него напряжение, точно там ревел, взбрыкивался стоящий на старте тяжелый грузовик перед последним броском к Даккару. Его просто физически подталкивали в спину и он ускорял шаг, а по лестнице, ведущей вниз, даже пробежался трусцой. Звонок застал его вне пределов опасной зоны - за железной стойкой буфета, где мгновенно и непостижимым образом материализовалась очередь, уходящая концом в глубину зала.

Столики большей частью оставались свободными и Слава выбрал стоящий прямо под амбразурой полуподвального окна, слабо резонирующего в такт дождя. Тут тоже не смогли обойтись без нарезанных из мелованной бумаги крохотных салфеток в глиняном стакане и серо-зеленой салфетки под ним. Это странно контрастировало с белым в серых насечках пластиком стола и сверкающей никелированной окантовкой. Вещи принадлежали двум различным мирам и уживались здесь только в данном конкретном месте и часе. Прислоняясь одной стороной к пенящейся штукатурке, стол был рассчитан на троих, и Славе это подходило. Сначала он сел сбоку, так что перед ним открывался вид на быстро заполняющийся зал, но потом решил занять главенствующее положение над суверенной территорией и пересел.

Так было лучше. Суета осталась за спиной, перемешанная с солнцем непогода разнообразила стену. Выдернув из стаканчика салфетку, Слава повертел ее, внимательно осмотрел неровно обрезанные края, поковырял безуспешно краем под ногтями и стал складывать пополам, еще пополам, еще.

Шум нарастал. Глухо стукалась дешевая посуда, шаркали ноги, двигались стулья и, если бы не смех, то можно было ощутить себя в самой обычной рабочей столовой. Пахло тоже вкуснее. Супы с мясом, не разваренные каши, компоты с настоящими фруктами, ваниль пирожных, запах выдыхающейся в стаканах газировки, пережаренные пончики.

Его хлопали по плечам, дули в уши, что-то говорили, расплывающееся запахом еды, растворяющееся в атмосфере общего утоления голода. Втянув голову в плечи, не соизволив придать лицу общественно доступное выражение, Слава рассматривал ладони. Линии растрескали руки, они были здесь, придавали коже индивидуальность и значимость, глаза видели в них судьбу и любовь, но не более. Отметины хватательного рефлекса. Тут тоже ложь. Наверное, это редкость встречать ее вот так - лицом к лицу. Не какую-нибудь там бытовуху или детские фантазии, а такую, в которую, вроде, и не веришь, но порой думаешь - а почему бы и нет? Ну, наподобие - с новым годом, с новым счастьем, или - о вас думает трефовая королева, или - от судьбы не уйдешь.

Ну что, судьба? Разве не ушел я от тебя? Ты осталась где-то там, а я вот здесь. Согласен, в некоторой и очень небольшой степени без тебя грустно, даже, можно в полголоса и только здесь сознаться, - страшновато. Но, зато, нет ощущения беспомощности, одуряющей потери сил перед непогодой, перед утром и вечером, перестаешь бояться времени, а главное - не ждешь от будущего лучшего. Время обманщик и твой сообщник, не так ли?

Честность, тоскливо осознал Слава. И ее тоже нет. Это еще хуже. Зачем привязываться к реальности? Дождь или снег? Лучше синева, холодная белизна облаков. Вот что никогда не надоедает. Вечность и скоротечность, эфемерность. С ними не поспорить, не потягаться. Они требовали уважения или такой же вечной унылости дождя. Спасение в чрезмерности, он понял давно.