Дмитрий Володихин - «Если», 2008 № 11

Наконец Ева объявила, что надо еще все как следует взвесить, прикинуть, и, с неожиданной нежностью поцеловав меня в щеку, удалилась.

Видимо, была приятно удивлена тем, что я, оказывается, способен иногда говорить по-человечески. Без обычных своих приколов и закидонов.

Подходя ко второй хирургии, неожиданно стал единственным свидетелем еще более потрясающей сценки. Вернее, свидетелей вокруг хватало, просто никто из них не замечал, что сценка-то именно потрясающая. Я и сам это понял не сразу. Три женщины в больничных халатиках стояли кружком под акацией и беседовали. Однако что-то в их беседе было не так. Я замедлил шаг насколько мог. И наконец сообразил. Все три говорили одновременно. Что никто никого не слушал — чепуха. Но тут даже не ждали, когда собеседница сделает паузу!

— Олжас Умерович, у вас ни разу не возникало ощущения, что вокруг одни боты? — горестно спросил я, присаживаясь на краешек стоматологического кресла.

Он внимательно на меня посмотрел.

— Что-нибудь случилось?

А я вдруг представил, как в его контактных линзах сначала бежит отшифровка моего вопроса: «Ал жаз (?) умер, а ВИЧ…» — после чего вспыхивает ни к чему не обязывающее: «Что-нибудь случилось?»

— Выписывают меня завтра, — сказал я. — Так что видеться теперь будем пореже.

— Да, это грустно, — признал он. — А почему вокруг одни боты?

— Олжас Умерович! Вы в курсе вообще, что автопилот не воспринимает членораздельной речи?

— А она членораздельна? — осторожно осведомился он.

— Ну, если на слух, то… пожалуй, да.

— Это только кажется, — успокоил он. — На слух! Думаешь, с тобой говорят членораздельно? Это ты их слышишь членораздельно! Какая-такая у них речь на самом деле, ты не знаешь. А бот — что бот? Бот — машина. Ему без разницы. Что слышит, то и пишет…

— Но это же ужасно!

— А что не ужасно? — меланхолически отозвалась глыба в белом халате. — Все ужасно. Что ж теперь, застрелиться и не жить?

— Тоже выход… — уныло согласился я.

Он встревожился. Даже из-за стола восстал.

— Э! — предостерегающе произнес он. — А вот этого не надо. Ты нам тут статистику не порть. Среди наших клиентов еще ни одного самоубийцы не было… Коньяк будешь?

— Буду, — сказал я.

Как он ухитрялся при таких размерах передвигаться в крохотном своем кабинетике, ничего при этом не сворачивая и не обрушивая, до сих пор представляется мне загадкой. Олжас Умерович замкнул дверь, поставил на стол две рюмки, после чего взял со стеллажа колбу с прозрачно-коричневым содержимым. В содержимом проскакивали золотистые искорки.

— Разливной, — пояснил он. — С завода.

— С нашего?

— Зачем с нашего? Тираспольский «Квинт». Настоящий. Друзья контрабандой привозят.

И, похоже, не соврал. Коньячок оказался дивный. И рюмка солидная.

— Олжас Умерович, — начал я в тоске. — Вы серьезно полагаете, что смысл речи больше зависит от того, кто…

— Конечно! — вскричал он, даже не дав досказать. — Ты думаешь, зачем с тобой говорят? Чтобы тебя услышать? С тобой говорят, чтобы себя услышать! Не знал, да?

— Знал, но…

— Хэ! Знал! Тогда чего удивляешься?.. Обидно. Понимаю, обидно. Такой умный, такой глубокий — и на фиг никому не нужен! А бот — нужен. Потому что другим говорить дает. В любом режиме!

— Но там же в распечатке белиберда прет сплошная! — взвыл я. — Он же на белиберду отвечает!

— А ты на что отвечаешь?

Я запнулся, задумался. Вспомнил бывшую свою начальницу, вспомнил Цельного с его обидами на интеллигента Штопаного, вспомнил Эдит Назаровну, вспомнил трех девиц под акацией. Белиберда… А ведь и впрямь белиберда. Да, вот с этой точки зрения я проблему как-то еще не рассматривал.

Бессвязные мысли, изложенные с помощью связной речи, действительно запросто могут обмануть и прикинуться плодами разума. А бот, чисто механически дробя фразу, невольно этот обман разоблачает. Заставляет форму соответствовать содержанию.

Глядя на меня, Олжас Умерович крякнул.

— Стефана Цвейга читал?

— Читал.

— «Звездные часы человечества»?

— Читал.

— Человек не может быть гениален двадцать четыре часа в сутки,

— с укоризной напомнил он. — Ты чего от ближних хочешь? Чтобы они двадцать четыре часа в сутки думали?

— Да пять минут хотя бы! — огрызнулся я.

— Э-э… — сказал Олжас Умерович и налил по второй.

Весело. Всю жизнь пытался спрятаться, забиться куда-нибудь, спасаясь от окружающей бессмыслицы, и забился в итоге в самую ее середку.

— Вот вырублю его на фиг… — пригрозил я в отчаянии и выпил.

— Дело, конечно, твое, — уклончиво отозвался оператор. — А зачем?

— То есть как, зачем? — вспылил я, со стуком ставя пустую рюмку на откидной лоток возле подлокотника. — Я что, двадцать четыре часа в сутки должен читать этот бред сивой кобылы?

— Отключи.

— А толку? Вот зажжется ответ. И буду я думать: на какую же это дурь он отвечает?..

— И ответ отключи.

Я моргнул.

— И что будет?..

Огромный Олжас Умерович сидел бочком на краешке своего рабочего стола и задумчиво поигрывал пустой рюмкой, казавшейся в его пальцах совсем крохотной.

— Ты уже сколько в режиме «подсказка»? — спросил он.

— Неделю… две…

Он поколебался, подумал.

— Да можно, наверное, — сообщил он непонятно кому. А потом уже мне персонально: — Пора артикулятор осваивать…

Я даже слегка обиделся.

— Что его осваивать? Освоил уже.

— Как ты его освоил?

— Ну вот… хожу улыбаюсь…

— Дай сюда, — приказал кочевник в белом халате.

Я послушно полез под пижаму, вынул из футляра на поясе металлическую коробочку и подал. Олжас Умерович принял ее, перевернул. Не меняя позы, потрогал ногтем клавиатурку, потом поднял тяжелые, как у Вия, веки и уставился на меня в упор.

— Губы расслабь…

Я расслабил.

— Дыр, бул, щил! — гортанно продекламировал он знаменитые строки скандального футуриста. — Убещур!

Произнесенное было явно рассчитано на полное непонимание. Немедля сработала улыбалка. Причем сработала она как-то странно: губы мои, вместо того чтобы раздвинуться, дернулись, шевельнулись.

— Оригинально… — прозвучал у меня в гортани знакомый голос.

Мой голос.

Олжас Умерович снова коснулся ногтем кнопки и посмотрел на меня выжидающе. Я уже не сидел, я стоял возле стоматологического кресла, ошеломленно держась за горло.

— То есть…

— То есть можно переходить на полный автомат, — со скучающим видом заверил он. — Выкинь все из головы, пусть он сам за тебя отвечает. Садись, чего стал?