Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

Но то было чудо электроники, не чудо даже, а просто случайность с перепутанными батарейками, здесь же и сейчас Терехов с очевидной ясностью понимал, что не часы пошли в обратную сторону, а время сдвинулось на несколько минут назад — секундная стрелка, между прочим, привычными скачками перемещалась в том направлении, в каком и положено, а вовсе не наоборот, как у Меерсонов.

Две минуты назад, — мелькнуло в голове у Терехова, он так и не понял, какая из его двух независимых мыслей подала на этот раз свой голос, — я стоял у книжной полки и держал в руках две книги, и значит, если я сейчас обернусь, то увижу самого себя и книг станет четыре, поскольку две — вот они, я как держал их в руках, так и держу, и если обернуться…

Он не мог заставить себя сделать это простое движение. Стоял, подняв взгляд, как тяжелую штангу, и смотрел на циферблат, будто выдерживал взятый вес до тех пор, пока судьи не дадут отмашку — зафиксировано, мол, рекорд твой.

Когда минутная стрелка достигла цифры 4 — пять часов двадцать минут, как и было, — Терехова будто отпустило, а на самом деле он сам психологически расслабился и медленно обернулся к книжным полкам. Естественно, не было там второго Терехова и быть не могло, глупость какая.

Но время, — подумал он, — откуда-то взялись две лишние минуты жизни, и я их прожил.

Он действительно был уверен в том, что в его жизни возникли из ничего две лишние минуты, как подарок судьбы, небольшой, практически незаметный, но все-таки чудесный по своим свойствам и, возможно, неповторимый.

Он поставил на полку книги и пошел к компьютеру. «Вторжение в Элинор» должно было лежать на столике рядом с мышкой, так он, во всяком случае, помнил. Там книга и лежала, только обложка показалась Терехову другой: другая картинка, другое серийное оформление, не изменилась лишь фамилия автора, крупными буквами было написано: «Эдуард Ресовцев».

Эдуард. Ресовцев.

Что-то было все-таки не в порядке с фамилией, но что именно, Терехов понять не мог — может, шрифт стал другим, раньше был «петербург», а сейчас напечатано «прагматикой».

Нет, не в шрифте дело.

Терехов сел в кресло, «Элинор» положил на колени, руки расположил на подлокотниках, будто ожидал, что навалится тяжесть и он в течение некоторого времени не сможет двинуть даже пальцем, и голову откинул назад, упершись затылком в жесткую спинку. Надо бы компьютер включить, — подумал он первой своей мыслью и вспомнил старый анекдот о грузине, который ругал Бога за то, что тот не помог выиграть миллион в лотерею, на что Всевышний справедливо заметил: ты сначала билет купи…

Но шевелиться не хотелось, и Терехов подождал, когда компьютер включится сам. Вообще-то, — сказала вторая его мысль, на мгновение выглянув из подсознания, — компьютер мне не очень-то нужен, я все прекрасно могу и без компьютера. Все? Что все?

Все — значит все.

О чем это я? — подумал Терехов. Ему было неприятно думать о себе чужой — вроде бы — мыслью, а принять мысль, как собственную, что-то пока мешало, но обдумать случившееся он не успел: компьютер включился, экран вспыхнул, появилась заставка «WINDOWS 2000», белые облачка застыли на голубом компьютерном небе, потом картинка сменилась на привычную — для экранного фона Терехов давно выбрал изображение морского прибоя, это успокаивало, он любил море, особенно когда не нужно было бросаться грудью вперед в высокие волны, отбрасывавшие его на берег. Фон был привычным, и Терехова не обеспокоило то обстоятельство, что на Земле такого прибоя быть не могло — волны будто притягивались висевшей в небесах ущербной луной и стояли торчком, как неприглаженная прическа. Вторая луна только что поднялась над горизонтом и потому казалась больше первой — на самом деле у обеих лун по воле случая были практически одинаковые угловые размеры, и когда первая затмевала вторую — примерно раз в полтора года, — то можно было наблюдать — в телескопы, конечно, — удивительное зрелище: за более близкими горными хребтами Ингры просматривались по краю диска далекие горы Вассады, продолжалось это недолго, секунды, но ради этих секунд люди отправлялись в далекие путешествия, порой опасные, но ведь и вся жизнь на Элиноре благостностью не отличалась…

Ах, Элинор, — подумал Терехов и бросился в воды Ранвенского моря, как когда-то в юности — в вяло-спокойную прибрежную глубину Каспия на одном из пляжей Апшерона.

Волна, застывшая, как памятник, приняла его в себя, и Терехов то ли поплыл, то ли пошел по дну, то ли вовсе повис в зеленом мутно-прозрачном пространстве. Мимолетно удивившись тому, что вода не намочила его рубахи и даже тапочки остались сухими, Терехов тут же забыл об этом странном обстоятельстве — куда больше взволновало его воспоминание о том, что именно здесь, на Элиноре, он впервые познакомился с Жанной, женщиной, которую всегда любил, даже тогда, когда еще не родился на свет, любил в своих прежних жизнях, которых у него было столько, что он не помнил ни одной.

Терехов поднял руки и оттолкнулся пятками от чего-то, что не могло быть дном, но и водой тоже быть не могло — голова его оказалась над поверхностью моря, голубовато-зеленого, плоского, спокойного, будто это был тихий, покрытый ряской, пруд, берега он не увидел, а в небе две луны стояли напротив друг друга — обе полные, как лицо Ольги в пушкинском «Онегине».

Терехов стоял, наполовину погруженный в жидкость, которая, возможно, даже и водой не была, он провел ладонью по гладкой поверхности моря и поднес к лицу сухую руку. Пощупал сухой рукой сухой воротник рубашки и услышал в самом себе легкий смешок.

А вернуться отсюда я смогу? — спросил он себя, точно зная, что получит ответ, и, конечно, услышал: «Можно подумать, что нужно куда-то возвращаться. Ты всегда здесь был».

Не помню, сказал Терехов.

Помнишь, сказал он.

Возможно, согласился Терехов. И еще я вспомнил нашу первую брачную ночь с Жанной, когда мы лежали рядом и смотрели друг на друга, просто лежали и просто смотрели, и это было так замечательно, как никогда не было потом.

Ах, сказал он себе, действительно… Если бы не та первая ночь, я никогда не закончил бы «Элинор», потому что не было бы у меня романтической сосредоточенности, когда видишь не только то, что видят глаза, и не только что, что видит тело, и не только то, что видит мысль, но и то, что видит и понимает та основа сознания, которая никогда не воспринимается человеком, основа, которая и является разумом, но мы об этом не подозреваем.

Перестань, сказал он себе, не нужно банальностей. Ты еще не пришел в себя после того, как сделал то, о чем я тебя просил.

После того, как я тебя убил, уточнил Терехов.