Владимир Михайлов - Один на дороге

- Нет, - мотнул я головой. - Нет, вранье. Не валяйте дурака, Оля. Я не забыл, какой нашел вас на кладбище...

- Скажите это как-нибудь иначе. Не то я начинаю чувствовать себя покойницей, которую воскресил не кто иной, как вы.

- Ладно, не буду про кладбище. Просто знаю, что вы совершенно не такая. И не морочьте мне голову...

- Нет, буду!

- Зачем?

- Потому что вы ужасный человек. И мне хочется не то что морочить вам голову - мне хочется бить вас кулаками, понимаете?

- Оля, за что? Такая кровожадность...

- За то, что если вы вдруг заявляете женщине, которая вам нравится, и даже очень нравится, что вы больше не собираетесь встретиться с нею, и на вашей глупой физиономии написано, что вы счастливы, сбросив с себя столь тяжкое бремя, - и после этого вы даже не находите нужным позвонить перед сном и справиться, как же эта женщина чувствует себя в чужом доме, расставшись с вами, единственным здесь человеком, к которому она хоть как-то привыкла... За то, что вы просто трус - испугались каких-то осложнений и удрали. Испугались, что я повисну на вас - или наоборот, что еще немного - и вы не сможете отойти от меня ...

- Ольга, помилуйте... Во-первых, почему вы решили, что понравились мне, и даже очень, как вы говорите, понравились, и что я испугался, что не смогу отойти от вас ...

- Да потому, что это так и есть, и я это прекрасно чувствовала, да и вы тоже, хотя даже сейчас делаете вид, что это для вас новость. В общем, вы повели себя не как мужчина. И поэтому вас стоит поколотить. Вообще, я вас презираю. И теперь, когда я вам все сказала, оставьте, пожалуйста, меня в покое.

- Хорошо, - ответил я, продолжая идти рядом с нею, и взял ее под руку на всякий случай, чтобы она вдруг не исчезла где-нибудь так же неожиданно, как и возникла. - Оставлю. Только сначала скажите, как улаживаются ваши дела и куда вы направляетесь.

- Дела мои прекрасны. Завтра я уеду.

- Получили деньги?

- На дорогу хватит. Вы удовлетворены?

- Допустим. А второй вопрос?

- Куда я направляюсь? Спать.

- Я спросил не "зачем", а "куда".

- Туда, где была этой ночью.

- Ольга! Я бы все-таки попросил вас ...

- Я лишь ответила.

- Знаете что? Вы правильно подметили во мне сильно развитое чувство долга. И поэтому я вас никуда не пущу.

- Ого! А это в ваших силах?

- Вы сомневаетесь?

- Если вы захотите тащить меня силой, я просто закричу,

- Нет, я не имел в виду силу. Но поскольку вам нужен ночлег ...

- По соседству с вами, в том же номере? Но в гостиницу вы меня не поведете, насколько я вас уже знаю. Что же еще?

- А вот что. - Я старался говорить спокойно и рассудительно. - У нас, как видите, есть о чем поговорить...

- Я вижу? Что-то пока...

- Да обождите же... Есть - потому что... Потому что в ваших предположениях вы не совсем неправы. И я не хочу, чтобы вы исчезали так, растворялись в пространстве. Сейчас мы поедем в одно место, где нам будет удобно, и мы сможем поговорить без помех.

Она пристально взглянула мне в глаза.

- Хорошо. Но если вы еще раз посмеете поступить со мною так... исчезнуть вдруг, без доброго слова, без ничего, - вот тогда вы уж точно меня никогда больше не увидите.

V

Мы дождались автобуса. Он был набит, сидячих мест в этих машинах до обидного мало, и мы остались на площадке, около заднего окна. Нас основательно зажали; дачный сезон, видимо, еще не кончился, и люди мигрировали за город, хотя вечернее прибалтийское небо стало и совсем мрачным. Автобус полз по улице Ленина, и с каждой остановкой дышать становилось все труднее. Я сопротивлялся как мог, и все же в конце концов меня прижали к Ольге. Хоть бы она повернулась боком, подумал я; но сейчас это было уже невозможно, следовало думать раньше. Всем телом я ощущал ее дыхание. Наверное, и она - мое. Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, касаясь лицом ее волос.

- Говорите же что-нибудь! - тихо попросила Ольга.

- Не знаю ... - с трудом пробормотал я. - Не умею... Спрашивайте. Я буду отвечать.

- Хорошо... Почему вы не сказали мне, кто вы такой на самом деле?

- Кто же я такой?

- Военный. Офицер.

- Вы не спрашивали.

- Это не ответ.

- Вы были для меня случайной знакомой. Ни к чему было говорить.

- А теперь? Кто я теперь?

Я промолчал, смиряя участившееся дыхание.

- Не хотите сказать? Или не знаете?

- Не знаю...

- Неправда.

- Вы знаете это сами.

- Да; но я должна слышать. Понимаете? Слышать. Неужели это непонятно?

- Ну, не здесь же! - сказал я, сердясь и прося пощады одновременно.

- Ну, хорошо... А почему вы стали военным?

- Вам не нравятся военные?

- Этого я не сказала. Почему же? Почему... Я и сам хотел бы знать это. Может быть, из-за отца? Вообще причины бывают самые разные. Я знал одного офицера, который пошел служить потому, что ему нравилась форма. Бывает и так. Другого направил в училище военкомат, у него самого никаких других определенных целей не было, и он пошел. Третий мечтает стать полководцем. Четвертый - потому что уговорили товарищи. Но ребята из военных семей часто идут потому, что к этому образу жизни привыкли с раннего детства, он нравится им, другого они не представляют, а отцы помогают им выбрать этот путь. Правда, мой отец мне не помогал. Он погиб, когда мне было еще слишком мало лет, чтобы планировать будущее. Не знаю, где он похоронен, и вряд ли кто-нибудь на свете сможет указать мне это место. Он погиб не на фронте. Раньше. И как раз это, кажется, и заставило меня выбрать его путь: мне казалось, что я должен заменить его - хотя бы в какой-то степени. Понял я это не сразу. В армии больше, чем в любом другом месте, любят ясность, а со мной с самого начала этой ясности быть не могло. Вроде бы ко мне никаких претензий не было, и все же. Это меня обижало. Пришел я в армию не из училища, а через срочную службу. В то время ввели такой порядок: имевшие среднее образование могли на третьем году службы подать рапорт, уйти на краткосрочные курсы, шестимесячные, и, пройдя их, получить офицерское звание, пусть и самое младшее - одну заклепку, как говорилось на армейском сленге. Я подал рапорт. Мне разрешили ехать. Настал день убытия. Я снялся с довольствия, получил аттестаты. Не хватало лишь характеристики. Секретарь партбюро полка был в отпуске, его замещал майор Грачев, начальник штаба. Я ходил к нему три раза. Майор не принимал. Наконец я к нему прорвался. Он посмотрел на меня, морщась, как от головной боли, и сказал: "Не подпишу!" Я рассердился: "Кто же я по-вашему? Шпион?" Он, все так же морщась, страдая и пряча глаза, крикнул: "А откуда я знаю, кто ты?" Я повернулся, пошел в роту, бросил вещмешок на койку и вернул аттестаты старшине.

Закончив срочную, я уволился в запас, хотя тогда мне уже предлагали остаться, говорили о назначении, о присвоении звания; к тому времени кое-что успело измениться, и на партийных собраниях полка стали появляться офицеры, которых там раньше не встречали, хотя все их знали; раньше у них была своя организация. Мы с ними дружески здоровались, я понимал, что и без этой профессии в армии нельзя, но обида все же не проходила. На гражданке я окончил институт и стал работать во Взрывпроме. И только после пятьдесят шестого, когда узнал об отце, то, в чем и раньше был всегда уверен, я начал понимать, что мое место все же в строю. Специалисты моего профиля в армии никогда не будут лишними. В Вооруженные силы я вернулся уже в офицерском звании, и судьба столкнула меня с Лидумсом, с которым - вернее, под командой которого, я служил срочную. Последнее очень помогло войти в ритм службы. Мое возвращение в строй, я чувствовал, отцу бы понравилось. Чувствовал четко, потому что где бы ни лежали его останки, он весь был во мне - со всеми его ромбами в петлицах и незадолго до того полученным орденом Красной Звезды и медалью "XX лет РККА" ...