Дмитрий Байкалов - Фантастика 2002. Выпуск 1

Я помню день, когда это зацепило лично меня. Впервые, зато наотмашь. Кривые, сбивчивые строки бегут по клетчатой пустыне: повторы, неудачные обороты, суета боли, выплеснутой гноем из воспаленной раны. Не люблю противные сравнения. Не люблю банальности, которой пропитана вся четвертая тетрадь — насквозь. Цинизма не люблю. А куда денешься? Довериться бумаге, беззвучно высказаться — и то было трудно. Где уж тут возвращаться, править, вносить коррективы…

Сжечь — другое дело.

Но сперва перечитать. Чтобы обрести право — сжечь.

Помнится, перед самым пробуждением — липким, вздорным! — мне приснилось стихотворение. Короткое и удивительное, словно нож под лопаткой. Вот оно. Тогда я не решился записать его. Мне казалось, оно вскрывает в душе что-то темное, жуткое. Чужое.

Решаюсь сейчас.

Спи, сестра!Я — твой страх.На кострахБоль быстра.Спи, сестра!Я и страсть —Словно прахНа ветрах.Пой, кастрат!Дуй, мистраль!Сталь остра — Спи, сестра!Зной с утра…

Я твердо верю в жизнь после смерти.

Но я уже не так уверена насчет жизни до смерти.

Надо собираться. Надо. Собираться. Мишель вот-вот подъедет. Надо одеться, а перед тем — умыть опухшую рожу. Причесаться. Побриться. Времени осталось с гулькин нос. Надо взять себя в руки. Мужчина ты или тряпка, черт побери?! «Рядовой Сыч! Смир-р-рна! Равнение на ванную комнату! Левое плечо вперед — шаго-ом марш! Ать-два, ать-два!..» Вода из крана ледяная — до боли, до ломоты в пальцах, в многострадальных, латаных-перелатаных зубах, которых, кажется, скоро останется меньше, чем стоит в них пломб… Хорошо. Еще не совсем хорошо, но уже куда лучше…

Это точно, рядовой Сыч! Куда уж лучше!

Стыдно. Мерзко.

Ох как стыдно-то!..

Кирилл чувствовал себя не в своей тарелке, и от гнуса самоедства некуда было сбежать, потому что весь мир с недавних пор сделался «чужой тарелкой». Кроме разве что «Ящика Пандоры» — но ведь не станешь отсиживаться в клубе круглосуточно?! Особенно когда пришло время забирать любимую жену из роддома? Спасибо Мишелю — обещал заехать на машине… Без Мишки все было бы стократ хуже. А так, чувствуя за спиной дружескую поддержку, можно чуть-чуть расслабиться. Постараться хотя бы для виду задрать хвост трубой. Ты умеешь задирать хвост, рядовой Сыч?! Умеешь. Профессия обязывает. Улыбнись. Улыбайся, кому сказано! И нечего кривить губы. У тебя сын родился. Сын! Жена здорова, малыш тоже, ты соскучился, тебе не терпится увидеть их, привезти в родимое гнездышко. Радуйся, идиот! Сейчас легче выиграть миллион в лотерею…

Кирилл послушно радуется, подчиняясь внутреннему «сержанту». Радуется — до оскомины, до меди на языке. Теперь — свежая рубашка, галстук… Пальцы машинально вяжут «малый Виндзорский узел». А в зеркале вместо физиономии, облитой кислой радостью, маячит трещина. Призрачная, но от того не менее реальная. Пропасть. Бездна непонимания и отчуждения. Между ним, Кириллом, и Вандой. Причем виден треклятый разлом лишь с одной стороны.

С Кирилловой.

Это и бесило больше всего.

Ванде, узнав о ее беременности, позволили работать дома: для телепата его местонахождение несущественно, а компьютер у Ванды теперь был свой, завязанный с компом Кирилла в квартирную «локалку». Что еще нужно менеджеру по авторским правам (Ванду недавно повысили в должности)? Ничего. А что нужно ему, Кириллу? Жена все время дома, обеды готовит — пальчики оближешь! Выпьет муж лишнего — словом не попрекнет. Баиньки уложит, чтоб проспался, любимый; ежели требуется — «Алко-Зельтцеру» поднесет, дабы наутро очухался. Понимает с полуслова, без всякого «ментика». О такой жене только мечтать можно. Понимающая, любящая, ласковая. А он, дурак… Даже когда жена клялась-божилась, что она вся здесь, Кирилл не мог ей поверить. Хотя умом понимал: не врет, на самом деле любит… Гнусно это: про любовь умом понимать. Особенно остро он чувствовал раскол в моменты, когда Ванда ластилась к нему в постели, ища близости.

Какая уж тут «близость»…

Беременность оказалась вполне благовидным предлогом, чтобы постепенно свести эту мучительную «близость» на нет. Конечно, Ванда все прекрасно поняла, и он знал, что она понимает, но не упрекает, не осуждает его, — отчего кошки на душе скребли в сто когтей. Кирилл ощущал себя тупым бессердечным эгоистом, големом, неспособным на тепло и ласку. Теперешняя Ванда (или ее «домашняя» субличность?!) была слишком хороша для него! Слишком терпелива, слишком ласкова, слишком…

Хоть бы скандал закатила, что ли?

Кирилл чувствовал: за скандал он готов встать перед женой на колени. Хотя нет. Не встану. Ведь если и будет скандал, то лишь по одной причине — уловит потребность мужа в ссоре, в острых эмоциях, и из любви… из жалости… из сочувствия, м-мать его в тридцать три шаланды!..

Месяц назад врачи настояли, чтобы Ванда легла на сохранение, хотя беременность протекала идеально. Дети — такая редкость в наше время! Вы ведь знаете: в городе остался один работающий роддом на Мельникова, и еще родильное отделение при 3-й клинической. Но это на Карла Маркса, вам далеко. Вы полежите у нас: уход, питание, наблюдение специалистов… Лучше перестраховаться, вы ведь понимаете?!

Ванда легко дала себя уговорить. И теперь Кирилл запоздало терзался сомнениями: не нарочно ли жена пошла на поводу у врачей? Не угадала ли тайное желание мужа: побыть месяц-полтора одному, лишь временами навещая жену? Не ради него ли ушла из дома?

Если правда — истекший месяц свободы не прошел даром.

В город приехал на гастроли «Ренессанс». Театр сейфов. Последний писк богемной моды. Кстати, не только среди «сеймовом дюжины»: для большинства телепатов «Ренессанс» тоже являлся своеобразной изюминкой. Аншлаг, миллион алых роз, овации — и, естественно, пресса, телевидение… А какая пресса-телевидение без Кирилла Сыча? Совершенно верно, никакая.

«Ренессанс» — это действительно было явление. Об этом стоило написать, и Кирилл взялся за театральную тему с удовольствием. Ведь классических театров почти не осталось. Как достичь сопереживания, если у актера на лице — гнев и ярость: убью подлеца! — а в голове: «Не забыть поднять темп на «Мерзавец!!!», и шаг влево — иначе закрою Марь Ванну…» Откуда катарсис, когда зритель всю тайну на пять штыков вглубь как открытую книгу читает? Много ли гениев сыщется, чтоб мысли-чувства с действием-речью совпали? Кто нашелся — те сейчас «мономенталы» для избранных ставят. Усядется на сцене один-единственный актер (он же режиссер, гример, осветитель и весь сценперсонал разом) — и разыгрывает пьесу у себя в голове. «Зрителям»-телепатам остается внимать постановке вкупе с ощущениями автора-исполнителя. Либо аналогичное действо проводилось с прямым участием зрителей и становилось «интерактивным». Подобные люди-театры были редкостью, представления они давали камерные, на сто — двести человек — ну а таким, как Кирилл, на «ментал-моно» вообще делать было нечего.