Стивен Кинг - Танец смерти (Мрачный танец)

В «Человеке с рентгеновскими глазами» Рэй Милланд играет ученого, изобретателя капель, которые позволяют ему видеть сквозь стены, одежду, игральные карты и так далее; что-то вроде супермьюрин.[148] Но когда процесс начался, остановить его невозможно. Глаза Милланда начинают физически изменяться, вначале наливаются кровью, затем приобретают странный желтый цвет. В этот момент мы начинаем нервничать — возможно, чувствуем, что нас сейчас ткнут носом во что-нибудь неприятное, и такой момент действительно наступает. Глаза — наше самое уязвимое место, щель в наших доспехах. Представьте себе, например, что вы втыкаете палец в чей-то широко раскрытый глаз, чувствуете, как он раздавливается, видите, как он вытекает. Отвратительно, верно? Аморально о таком даже подумать. Но вы, конечно, помните игру на Хэллоуин; в темноте из рук в руки передаются виноградины, и кто-нибудь при этом восклицает: «Это глаза мертвеца?» Противно? Тошнит? Как говорят мои дети, «ве-ее!».

Как и все на лице человека, глаза есть у каждого. Они были даже у старого болвана аятоллы Хомейни. Но, насколько мне известно, нет ни одного фильма ужасов о вышедшем из-под контроля носе, и хотя нет фильма «Ползучее ухо», зато есть «Ползучий глаз» (The Crawling Eye). Любому ясно, что глаза — самый уязвимый орган чувств, и к тому же они (ик!) мягкие. Может, это и есть самое плохое…

Поэтому когда в середине фильма Милланд надевает темные очки, мы начинаем нервничать еще больше, гадая, что там, за этими темными очками. Вдобавок происходит еще кое-что — и это «кое-что» поднимает «Человека с рентгеновскими глазами» до высших областей искусства. Картина становится ужасной в лавкрафтовском смысле, но несколько по-другому, более чистой, что ли, — такое лавкрафтианство использовано в «Чужом».

Древние Боги, говорил нам Лавкрафт, рядом с нами и их единственное желание — вернуться; и есть линии силы, доступные для них, продолжает Лавкрафт, которые настолько мощны, что один взгляд на них доводит человека до безумия; силы настолько могучие, что пожар всей галактики не сравнится и с тысячной частью их мощи.

Я думаю, когда зрение Милланда начало совершенствоваться, неуклонно и неумолимо, он узрел одну из этих линий. Вначале он видит словно призматические меняющиеся огни где-то в темноте — такое можно увидеть после приема дозы ЛСД. Вы помните, что Корман снял «Отключку» с Питером Фонда (The Trip) (сценарий написан в соавторстве с Джеком Николсоном), не говоря уже о «Диких ангелах» (The Wild Angels), в которых имеется удивительный эпизод: умирающий Брюс Дерн хрипло просит: «Дайте мне сигарету с марихуаной». И вот этот свет, который видит Милланд, постепенно становится все ярче и сильнее. Но хуже всего, что этот свет, возможно, живой… и сознает, что на него смотрят. Миллард увидел все до самого края вселенной, и от того, что увидел, сошел с ума.

Сила, которая ему явилась, постепенно становится ему все яснее и заполняет экран, когда камера как бы смотрит глазами героя: яркое, сверкающее, чудовищное существо, которое никогда не удается увидеть отчетливо. Наконец Милланд не выдерживает. Он уезжает в машине в пустынное место (это яркое Нечто все время у него перед взором) и снимает очки, обнажая абсолютно черные блестящие глаза. На мгновение застывает… и затем вырывает себе глаза. Корман заставляет камеру замереть, глядя на пустые окровавленные глазницы. Но я слышал толки — может, это правда, а может, и нет, — что последняя реплика фильма была вырезана как слишком страшная. Но если это правда, то другой концовки у фильма быть не может. Согласно слухам, Миллпнд кричит: «Я по-прежнему вижу!»

Мы лишь окунули кончики пальцев в бездонный бассейн человеческих переживаний и страхов — а этот бассейн и есть бассейн мифов. Отсюда можно было бы пойти в разных направлениях, их десятки: рассмотреть такие фобии, как страх высоты («Головокружение» (Vertigo)), боязнь змей («Ссссссс» (Sssssss)), кошек («Глаз кошки» (Eye of the Cat)) или крыс («Уиллард, Бен» (Willard, Ben)), — все эти фильмы опираются в своем конечном эффекте на «излишнюю впечатлительность». А за ними еще более широкие области мифа… но давайте оставим что-нибудь на потом.

И сколько бы тем, сколько бы примеров мы ни рассмотрели, мы всегда будем возвращаться к мысли о слабых местах, точно так же как самый прекрасный вальс опирается в своей основе на простой бокс-степ.[149] Фильмы ужасов — это ящик с щелью в одной стороне, и в конечном счете все сводится к поворотам этой щели, пока чертик не выпрыгнет нам в лицо, размахивая топором и улыбаясь своей убийственной улыбкой. Как в сексе, само переживание хочется повторять, но обсуждение специфических эффектов быстро надоедает.

Чем ходить все время по одной и той же площадке, давайте завершим наше краткое обсуждение фильмов ужасов как разновидности мифа или волшебной сказки разговором о десятке бубеи — о самой смерти. Эта козырная карта есть во всех фильмах ужасов. Но фильмы используют ее не так, как опытный игрок, который старается учесть все комбинации и возможности, а как ребенок, который считает, что эта карта образует выигрышную пару в «старой деве».[150] В этом одновременно и ограниченность фильма ужасов как вида искусства, и его бесконечное, пленительное очарование.

«Смерть, — размышляет мальчик Марк Петри в „Жребии“, — это когда чудовища до тебя добираются». И если бы мне пришлось свести все сказанное и написанное о жанре ужасов к одной фразе (многие критики скажут, что я так и сделал, ха-ха), это будут именно эти слова. Это не взрослый взгляд на смерть; просто грубая метафора, которая не оставляет места для возможности рая, ада, нирваны или древней болтовни о том, что большое колесо кармы поворачивается и мы доберемся до них в следующей жизни, парни. Это взгляд, который — как в большинстве фильмов ужасов — не пытается философствовать о «жизни после смерти», а говорит лишь о моменте, когда нам наконец приходится расстаться с миром смертных существ. Момент смерти — это единственный, общий для всех, обряд перехода, и у нас нет ни психологических, ни социологических данных, чтобы предположить, чего ждать, когда этот обряд закончен. Мы знаем только, что уходим; и хотя у нас есть некоторые правила — этикет, так можно это назвать? — этот момент неизменно застает нас врасплох. Люди уходят, занимаясь любовью, поднимаясь в лифте, опуская монетки в счетчик парковки, готовясь чихнуть. Одни умирают в ресторанах, другие — в дешевых мотелях, а некоторые — сидя на унитазе. Никто не может рассчитывать, что умрет в постели при полном параде. Поэтому было бы удивительно, если бы каждый хоть немного, да не боялся бы смерти. Она всегда рядом, великий, непреодолимый икс-фактор нашей жизни, безликий отец сотен религий, такой непознаваемый и неуловимый, что о нем обычно не говорят даже на приемах с коктейлями. Смерть в фильмах ужасов становится мифом, но давайте со всей определенностью скажем, что фильмы мифологизируют смерть на простейшем уровне: смерть в фильмах ужасов — это когда чудовища до вас добираются.