Курт Воннегут - Сирены Титана

– Меня это не удивляет, – сказал Сэло.

– Вот как? – с издевкой сказал Румфорд. – Я склонялся к мнению, что эта тонкость недоступна пониманию машины.

Все кончено – хуже этого их отношения уже стать не могут. Ведь Сэло действительно машина, потому что его спроектировали и собрали, как машину. Он этого и не скрывал. Но Румфорд никогда не пользовался этим словом в обидном для Сэло смысле. А сейчас он явно хотел его оскорбить. Под тонким покровом светской любезности в словах Румфорда можно было прочесть, что машина – это нечто бесчувственное, нечто лишенное воображения, нечто вульгарное, нечто запрограммированное для достижения цели и лишенное малейшего проблеска совести.

Это было самое больное, самое уязвимое место, здесь Сэло был совершенно беззащитен. И Румфорд благодаря их былой духовной близости отлично знал, как причинить ему боль.

Сэло снова закрыл два глаза из трех, снова стал следить за парящими в вышине титаническими птицами. Они были величиной с земного орла.

Сэло захотелось стать синей птицей Титана.

Космический корабль, на котором летели Малаки Констант, Беатриса Румфорд и их сын Хроно, проплыл над куполом дворца и мягко приземлился на берегу Моря Уинстона.

– Даю тебе слово чести, – сказал Сэло, – я не знал, что тебя используют, я и понятия не имел, что ты…

– Машина, – ядовито сказал Румфорд.

– Ты мне только скажи, как тебя использовали, – прошу тебя! – сказал Сэло. – Честное слово – я даже не представлял…

– Машина! – сказал Румфорд.

– Если ты так плохо обо мне думаешь. Скип – Уинстон – мистер Румфорд, – сказал Сэло, – после всего, что я сделал и старался сделать только ради нашей дружбы, – я понимаю, что не могу ничего сделать или сказать, чтобы переубедить тебя.

– Других слов и не дождешься – от машины, – сказал Румфорд.

– И машина их сказала, – смиренно ответил Сэло. Он надул свои ступни до размера мяча для немецкой лапты, готовясь уйти из дворца Румфорда и перейти воды Моря Уинстона – чтобы никогда не возвращаться. Но когда его ноги были в полной готовности, он вдруг понял, что в словах Румфорда таился какой-то намек.

Румфорд явно намекал на то, что старый Сэло еще может все исправить, если захочет.

Конечно, Сэло Был машиной, но все же он был достаточно чувствителен и прекрасно понимал: расспрашивать, что нужно сделать, было крайне унизительно. Но он собрал все свое мужество. Ради дружбы он пойдет на любое унижение.

– Скип, – сказал он. – Скажи, что я должен сделать. Я готов на все – на все, что угодно.

– Очень скоро, – сказал Румфорд, – кончик моей спирали вышибет взрывом из Солнца и из Солнечной Системы тоже.

– Нет! – завопил Сэло. – Скип! Скип!

– Только не надо меня жалеть – пожалуйста, – сказал Румфорд и отступил на шаг, опасаясь, что до него могут дотронуться. – Это не так уж плохо, если подумать. Мне предстоит увидеть много нового, встретить новые существа. – Он попытался улыбнуться. – Довольно утомительно, знаешь ли, без конца крутиться и крутиться по Солнечной системе. – Он невесело рассмеялся. – В конце концов, – сказал он, – я же не умираю, ничего со мной не сделается. Все, что было, будет всегда, а все, что будет, всегда существовало.

Он резко мотнул головой, и слеза, которой он не замечал, слетела с его ресниц.

– Хотя эта мысль, достойная хроно-синкластического инфундибулума, отчасти меня и утешает, – сказал он, – я же непрочь узнать, в чем смысл эпизода, разыгравшегося в Солнечной системе.

– Но ты – ты лучше, чем кто бы то ни было, объяснил это в своей «Карманной истории Марса», – сказал Сэло.

– В «Карманной истории Марса», – сказал Румфорд, – не упомянуто о том, что я находился под непреодолимым влиянием сил, исходящих от планеты Тральфамадор. – Он скрипнул зубами.

– Прежде чем я и мой пес умчимся в бесконечность, щелкая, как хлысты в руках у сумасшедшего, – сказал Румфорд, – мне бы очень хотелось узнать, что написано в послании, которое ты несешь.

– Я-я не знаю, – сказал Сэло. – Оно запечатано. И мне строго запрещено…

– Вопреки всем тральфамадорским запретам, – сказал Уинстон Найлс Румфорд, – в нарушение всех заложенных в тебя, как в машину, программ, – во имя нашей дружбы, Сэло, я прошу тебя вскрыть послание и прочесть его мне – сейчас же.

Малаки Констант, Беатриса Румфорд и их угрюмый сын, Хроно, устроили невеселый пикник на свежем воздухе, в тени гигантской маргаритки, на берегу Моря Уинстона. Каждый из них опирался спиной о свою отдельную статую.

Заросший бородой Малаки Констант – первый повеса в Солнечной системе – все еще был в своем ярко-желтом комбинезоне с оранжевыми вопросительными знаками. Больше ему нечего было надеть.

Констант прислонился к статуе святого Франциска Ассизского. Св. Франциск пытался приручить пару свирепых и устрашающе громадных птиц, похожих на белоголовых орланов13. Констант не мог узнать в них местных синих птиц, потому что ни разу не видел синих птиц Титана. Он прилетел на Титан всего час назад.

Беатриса, похожая на королеву-цыганку, застыла у подножия статуи, изображавшей молодого студента-физика. На первый взгляд казалось, что этот облаченный в белый лабораторный халат ученый служит верой и правдой только истине, и только ей одной. С первого взгляда каждый верил, что он добивается только правды и радуется только ей, восхищенно вглядываясь в пробирку, которую держит в руках. На первый взгляд можно было поверить, что он выше низменных, животных страстей рода человеческого, как и гармониумы в пещерах Меркурия. Перед зрителем, на первый взгляд, стоял юноша, свободный от тщеславия, от алчности, – и зритель принимал всерьез надпись, которую Сэло вырезал на пьедестале: «Открытие мощи атома».

Как вдруг зритель замечал, что молодой человек находится в состоянии крайнего полового возбуждения.

Беатриса этого пока еще не заметила.

Юный Хроно, темнокожий и таящий угрозу, под стать своей матери, уже приступил к первому акту вандализма – по крайней мере, он пытался совершить надругательство над искусством. Хроно норовил нацарапать грязное земное ругательство на пьедестале статуи, к которой он прислонился. Он старался нацарапать его острым уголком своего талисмана.

Но затвердевший титанический торф не только не поддался, а сам сточил острый уголок стальной полоски.

Хроно трудился у пьедестала скульптурной группы, изображавшей семью – неандертальского человека, его подругу и их младенца. Группа была необыкновенно трогательная. Нескладные, взлохмаченные, многообещающие существа были настолько уродливы, что казались прекрасными.