Костяной Дом - Стивен Рей Лоухед
Низко пригнувшись, он помчался дальше. Лей-лампа Вильгельмины нагрелась в его ладони достаточно сильно, чтобы понять: ему не показалось, прибор работает. Перед ним открылась узкая звериная тропа, прямая, как полет стрелы, тянувшаяся в обе стороны.
Прогремел еще один выстрел. Пуля ударила в ближайшую ветку. Кит бежал по тропе. Следующий выстрел взрыл землю всего в шаге от него. Кит остановился, повернулся и двинулся в обратном направлении. Но окружающий лес уже растворился в сумрачных глубинах стремительно надвинувшейся тьмы.
Кит успел сделать еще только один шаг, и головой вперед вылетел из одного мира в другой.
ГЛАВА 27, в которой происходящее становится немного яснее
— Язык ангелов не приспособлен для смертных, — объяснил брат Бэкон. — На нем нельзя говорить. — Он торжественно покачал стриженной головой. — Но это не означает, что его нельзя понять. При определенным усилиях и с помощью логики смыл становится ясен.
— И о чем тут речь? — спросил Дуглас. Шел третий день с тех пор, как Роджер забрал манускрипт для исследований, и Дуглас больше не мог терпеть.
— Всему свое время, друг мой. — Знаменитый ученый снова уткнулся в пергамент на столе. — Сначала следует подготовить почву, чтобы правильно посеять наши стремления, тогда можно надеяться на урожай понимания.
— Да, да, — пробормотал Дуглас. — Прости меня, брат, если я кажусь слишком нетерпеливым.
Монах отмахнулся от извинений.
— Я уже говорил, — продолжал он, — что любая письменность — это просто набор символов. И это так в любом языке. А символы придуманы, чтобы отображать элементарные звуки человеческой речи. Однако в этой книге символы не имеют никакого звукового выражения.
Роджер Бэкон взглянул на слушателя, чтобы увериться, понимают ли его.
— Интересно, — пробормотал Дуглас. — Продолжай, очень прошу.
— Вот посмотри, — сказал Бэкон, беря один из листов. — Обрати внимание, как расположены символы — этот вправо, этот влево, некоторые вверх, некоторые вниз — каждая конкретная линия содержит смысл, как и маленькие линии, отходящие от основной, а также те, которые пересекают основную. Именно пересечения и помогают понять смысл. — Он постучал по пергаменту концом пальца. — Это самый сложный известный мне шифр.
— Вот уж действительно, — ответил Дуглас. Его ошеломила перспектива расшифровки нового языка, на котором написана книга, украденная из Британской библиотеки. — Но сколько же здесь символов?
— Сотни, — просто ответил Роджер Бэкон. — Так и должно быть.
— Да, да, — покивал Дуглас, размышляя, какой объем работы предстоит совершить, чтобы прочесть то, что лежит на столе. Затем он вспомнил то, что сказал ученый.
— Подожди, но когда я дал тебе книгу, ты же сказал, что это ты придумал. Что ты имел в виду? Разве не ты придумал символы, которыми это написано?
— Только отчасти, — признал Бэкон. — Для своих целей я выбрал шифр, основанный на таком символизме, который намного старше любого другого. Я приспособил его для себя, но я не создавал его.
Дуглас пытался вникнуть в слова монаха.
— Я так понял, что ты написал эту книгу?
— Ты незаслуженно льстишь мне, брат. — Бэкон благоговейно положил руку на томик, принесенный Дугласом.
— Прости мне мое невежество, но твое имя встречается в тексте...
— Простая формальность, — ответил ученый монах с улыбкой. — Брат Люцифер, кем бы он ни был на самом деле, просто упоминает о своем долге перед автором шифра, которым написана его книга. Больше ничего.
— Мне редкостно повезло, — вздохнул Дуглас. — Я нашел в Англии единственного человека, который может это прочитать.
— Да, и чтобы мы могли извлечь из этого пользу, я взялся сделать перевод. — Он кивнул с удовлетворением. — И я рад сообщить, что моя работа завершена.
— Три дня, — задумчиво произнес Дуглас. — Мой настоятель непременно вознаградит тебя за это. Ты должен позволить нам выразить нашу признательность.
— Изучение само по себе является наградой, — ответил брат Бэкон.
— Но ты же записал перевод?
— Только наиболее интересные места. Остальные — так, фрагментами. Возможно, когда будет время, я сделаю это полностью.
— Могу я взглянуть?
— Думаю, да, — задумчиво ответил Бэкон. — Однако сначала я должен получить определенные гарантии. — Прежде чем Дуглас успел спросить, о каких гарантиях речь, ученый встал и подошел к большому железному ящику в углу комнаты. — Видишь ли, я не могу допустить, чтобы по городу пошли гулять слухи. В эти трудные времена образованным людям приходится быть осторожными. Иначе мы не дождемся более просвещенного века. — Он выжидающе поглядел через плечо.
Внезапно Дуглас понял, о чем говорит Бэкон.
— Я готов дать любые гарантии, которые ты сочтешь уместными — материальные или любые другие, — твердо произнес Дуглас. — Я знаю, как легко некоторые аспекты нашей работы может превратно истолковать необразованная и неблагодарная публика.
— Увы, — согласился Роджер Бэкон, — не только публика не в состоянии оценить природу наиболее сложных исследований — многим из наших ведущих церковных деятелей подчас тоже недостает проницательности. Ведомые проклятием нетерпимости и невежества, они слишком часто осуждают то, перед чем должны благоговеть. Они очерняют то, что следует защищать. Они осуждают то, что следует хвалить.
Дуглас прекрасно понимал, что выдающийся ученый говорит на основании собственного болезненного опыта, ведь ему самому пришлось пережить церковные гонения за некоторые свои наиболее смелые идеи.
— Умоляю принять мой торжественный и священный обет, что секреты, которым я стану свидетелем в этой лаборатории, останутся в тайне.
Ученый улыбнулся.
— Я так и знал, что ты такой же паломник в страну знаний. — Он наклонился над железным сундуком, отпер замок, откинул крышку и достал пачку листов пергамента, перевязанную красной лентой. — Пойдем, посидим у огня, там посветлее. И почитаем вместе.
Он подвел гостя к очагу.
— Тут у меня самое ценное научное оборудование из когда-либо изобретенных, — заявил Бэкон, указывая на стул у огня. — Стулья я разработал сам. Садись. Ты сразу поймешь, как это способствует умственной деятельности.
Дуглас
