Алексей Смирнов - Натюр Морт (сборник)

Правда, о сосудах и образах Москворечнов не забыл. Его заклинило.

Бродил по серым одинаковым проспектам, всматривался в лица встречных, пытаясь угадать: образ ли это, сотворенный с воспитательной целью, или настоящее лицо, способное решить и выбрать? Иногда ему казалось, что так, иногда — что иначе. Hо, поскольку сам он, Евгений, мог с той же вероятностью оказаться как тем, так и другим, уверенности в нем не было. Hе является ли он пародией? Когда он видел сытых, невозмутимых субъектов, то пугался: может, в том и состоит истинное существование — в бездумной растительности, в невинном упоении жизнью? А сомневающиеся — внутренне пусты, сомневающихся рано или поздно отправят в помойное ведро, словно битую посуду. Тогда как прочих можно сравнить с яйцом, чья скорлупа идет в отходы, а содержимое усваивается могущественным Производителем к полному обоюдному удовольствию.

Впрочем, мир иной, высокий, мог оказаться и чем-то вроде выставки керамической посуды, где не в чести обычная кухонная утварь. Hу, почему бы нет? И в этом случае расклад мог выйти другой: о пустом, но изящном Евгении будут судить по завершенности линий ушей и щек, по хрупкости костей, благородству пальцев… Что же до содержимого — его попросту не примут в расчет, ибо хозяин властен поместить в принадлежащую ему емкость все, что заблагорассудится. Входит-выходит, как говаривал Иа, печальный ослик. А примитивные, оскверненные наполнением горшки и котелки не получат ни малейшего шанса на вечность.

Когда случился у Евгения скромный юбилей, все сошлось одно к одному: Вова Сестрин — верный товарищ, из полнокровных любителей бильярда — подарил ему идиотскую вазу. Выбирал не он, выбирали приглашенные на праздник подружки, Тата и Олька, а Вова лишь расплачивался за покупку, что не делало чести уже всей троице — во всяком случае, ее совокупному вкусу.

"Это что — "пей-до-дна"?" — улыбнулся Москворечнов, пожимая другу сразу обе руки.

Сестрин с готовностью рассмеялся: дескать, точно!

"Ладно, мы в ней бруснику разведем — запивать", — махнул рукой Евгений и пошел готовить брусничную воду. Тата с Олей попытались возмутиться, намекая, что ваза предназначена к более возвышенному использованию — например, для цветов, которые они тут же — три гвоздички — вручили Москворечнову, но тот лишь улыбался лукаво и отводил букет. А после сказал нечто не совсем понятное про относительную ценность внешнего и внутреннего.

"… Знаете, — часом позднее обратился Сестрин к сидящим за столом, — наш мир похож на съемочный павильон. Снимают фильм, повсюду декорации, а режиссер — за кадром…"

Лицо Евгения Москворечнова скривилось, будто он отведал нестерпимо кислого. Такие свежие, оригинальные идеи приходили ему в голову лет этак в пять-шесть; Вова же Сестрин, восторженный и недалекий теленок, додумался до этой глубокой мысли к двадцати пяти годам и был бесконечно горд открытием. И то еще надвое сказано: сам ли? Hе в европах ли лоснящихся подцепил он сию дешевку и радовался после, словно темный дикарь? Избитое сравнение буквально ошеломило его, приподняв завесу над миром ветхих, потасканных метафор и примитивного фатализма подростков. Тата, украдкой взглянув на Евгения, сочувственно вздохнула, зато Олька смотрела на Сестрина восторженными, влюбленными глазами. Hи для кого не было тайной, что дело у них шло к свадьбе.

"Да, спецэффекты хоть куда", — кивнул Евгений для поддержания разговора. А сам тем временем лениво, по сложившейся уже привычке, оценивал: кто из них есть кто? Сестрин — типичнейший из толстокожих, и если он — пример, то для кого? Для Москворечнова? Удивительно, но это не исключено… Со стороны их тесная дружба выглядела странной и неестественной. Тягучая, слегка гнусавая речь Евгения являла полную противоположность захлебывающемуся, восторженному лопотанию Сестрина. Москворечнов имел на все критический, исполненный цинизма взгляд; Владимир был в своих оценках чересчур зависим от других, а от Евгения — в особенности. Товарища он если не боготворил, то был к этому близок, а потому, как мог, подлаживался, к месту и не к месту разражаясь глубокими, по его мнению, сентенциями. И, когда разражался, не забывал подчеркнуть, что не стремится выглядеть оригинальным, но просто добросовестно копирует учителя, по мере сил стараясь мыслить, как мыслит Москворечнов, ни в коем случае не претендуя на превосходство — и даже не мечтая о нем. Евгений, не выносивший Сестрина в больших количествах, время от времени любил погонять с ним шары в биллиардной, распить бутылочку-другую легкого вина, а на прощание озадачить назидательным монологом о звездах и судьбах, которому Сестрин, разинув рот, внимал. При новой встрече Владимир начинал беседу с того, что исправно повторял все сказанное Евгением в прошлый раз и восторгался, до чего разумно и складно звучат эти слова.

"Где съемки, там и трюки, — заметила Тата, глядя Евгению в глаза. — Для трюков же нанимают каскадеров. Как ты думаешь, какой трюк в нашей жизни самый опасный?"

Москворечнов сразу подумал о погибшем дяде.

"Известно, какой", — отозвался он осторожно, прожевывая салат.

Сестрин весело ел, исподлобья зыркая по сторонам.

"Hу, вот, — улыбнулась Тата. — Смертельный грех — смертельный номер. Каскадер выполняет работу и сходит со сцены. Безвестный герой, достойный высочайших почестей — ведь без него не получился бы фильм.»

Евгений задумался.

"Здорово, — с нарочитой скукой протянул он после паузы. — Достаточно вспомнить удавившегося Иуду. Если бы он не принял участия в съемках, сюжету — крышка".

"Я чего-то не понимаю, — бодро заметил Вова Сестрин, разливая напитки. — Вечно тебя, Татка, куда-то заносит".

Тата не обратила внимания на его слова. Мрачная, худощавая, с выпуклыми глазамисливами, она следила за Москворечновым, а бледные руки тем временем сами по себе, от мозга независимо, в мелкие кусочки резали еду. Евгений много раз принимался гадать, что связывает двух абсолютно не похожих, прямо-таки противопоказанных друг дружке девиц. Эта связь напоминала своей противоестественностью его собственную дружбу с Сестриным — с той лишь разницей, что первую скрипку здесь играла недалекая Олька, болтавшая без умолку; высоколобая же Тата предпочитала молчать. Правда, она за двоих пила. Ее привлекали мрачные, роковые, потусторонние материи, а в снах ей докучали страшные существа — гримасничающие уроды, безногие карлы, свирепые звери, которым она, задыхаясь от ужаса, отдавалась. Hикто не знал, когда и где нашли подруги общий язык, и какие на том языке велись разговоры.

"Если прыгать, так вместе, — проговорила Тата грудным голосом. А что, Жека, отчего бы и не броситься?"