Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

— Мы же живем…

Перси с сочувствием посмотрел на отца.

— А я не могу, прости меня.

Джеймс Мылрок почувствовал замешательство. Увидев Перси, он внутренне обрадовался, уверился, что сын готов ехать домой, в отцовский дом, и то, что мучило после ухода Френсис, улетучилось, и он излечился не только от любви к ней, не только от пристрастия к психогенным стимуляторам, но и как бы заново родился, стал таким, каким был всегда — любящим, послушным сыном…

— Но, Перси, ты же еще недостаточно здоров, — осторожно произнес отец, вспомнив про письмо врача.

— Нет, я здоров, — спокойно ответил Перси. — Ты о моем здоровье не беспокойся… А на Кинг-Айленд я не вернусь.

— Что же ты будешь делать?

— О, работы теперь много! — улыбнулся Перси. — Во-первых, меня еще не увольняли с Малого Диомида. Я советовался с адвокатом: по контракту я имею право на компенсацию по болезни и могу требовать возврата если не на свою прежнюю работу монтажника, то на другую, с такой же оплатой. В банке у меня достаточно денег, чтобы некоторое время переждать, оглядеться.

Джеймс всматривался в лицо Перси. Он уже не был таким худым и изможденным, каким был все последние месяцы. Вернулась даже прежняя детская припухлость лица, разгладились резкие морщины, залегшие в уголках рта. Но что-то не то было в глубине глаз, в их выражении…

— А ты знаешь, кого я встретил здесь? — весело сказал Перси. — Старого Кристофера Ноблеса. Еле волочит ноги, но еще бодрится. Переехал в Фербенкс, чтобы быть ближе к величайшим историческим событиям, как сказал он мне. Вот воистину человек прошлого века! С иллюзиями, с какими-то мечтами, с наивной верой в доброго, хорошего человека.

Перси усмехнулся криво, недобро, и на мгновение в его облике мелькнул тот, что был на стройке, в блестящем, облегающем тело одеянии, снабженном теплотворными элементами, в шлеме с автономной системой связи с сигнализацией.

— А может быть, пока ты окончательно не определился, побудешь с нами? — почти заискивающе спросил Джеймс Мылрок.

— Нет уж! — Перси шлепнул ладонью по столу. — Мне тошно на этом Кинг-Айленде. Вечно чувствовать себя вором, забравшимся в чужой дом.

— Ты несправедлив, Перси! — резко возразил Джеймс Мылрок. — Остров принадлежит нам по закону, и никто не может его у нас отнять! И пусть умолкнут те, кто пытается возродить мифические права прежних жителей острова. Уступили его Федеральному правительству почти сто лет назад и вдруг вспомнили, что когда-то жили там! Мол, там кости предков. Какие кости? Если они и были, то давно превратились в прах и развеялись по ветру. Я исходил остров вдоль и поперек и даже черепа не нашел. Так что пусть заткнутся!

— Они не заткнутся, — заметил Перси. — Не заткнутся, потому что завидуют… Хотя чему завидовать? Мы продали самих себя. Разве этому можно завидовать?

— Не говори так! — воскликнул отец, чувствуя, как гнев охватывает его.

В глубине души он чувствовал вину перед земляками. За то, что громче всех убеждал переселиться на Кинг-Айленд… И все же… Покинутый островок манил, звал, словно брошенный в ночи ребенок…

Однако Мылроку не хотелось ссориться с сыном. Он снова сдержал себя и еще раз спросил:

— Значит, не хочешь возвращаться вместе со мной? Повидать мать?

Что-то дрогнуло в лице Перси. Он замолчал и несколько раз глубоко вздохнул.

— Мать бы повидал… Но пусть она лучше приедет сюда. А на Кинг-Айленд не поеду. Знаешь, только-только пришел в себя и боюсь, что там мне опять будет плохо… Прости, отец.

В его словах было столько искренней боли, что Джеймс Мылрок понял: самое лучшее для сына действительно пока не возвращаться на Кинг-Айленд.

— Ну хорошо, — отец накрыл ладонью руку сына. — Пусть будет по-твоему… Только береги себя, почаще давай о себе знать.

— Ладно, отец.

Перси проводил отца на аэродром, потом вернулся к себе в номер и раскрыл большой альбом. Он получил его в подарок от лечащего врача в госпитале. Еще в палате Перси по памяти начал рисовать виды Иналика. Самые сокровенные и любимые места. Чаще всего это была северная оконечность острова, беспорядочное нагромождение скальных обломков. Здесь каждый камень таил для Перси воспоминания его детства и юности. Часами он сидел над альбомом, не чувствуя усталости, не замечая окружающих. Сладость воспоминаний смешивалась с горечью мыслей о сегодняшнем дне, да и все прошлое так тесно было связано с Френсис, что невозможно было не думать о ней.

В своем путешествии в прошлое он иногда взбирался на плато, сначала с матерью в поисках съедобных корешков, листьев и ягод. В ясные осенние дни, когда далеко было видно, на западе синели берега Советского Союза и мыс Дежнева казался отсюда низким и доступным. Большой Диомид был так близко, что, казалось, оттолкнись посильнее ногами, и полетишь птицей, заскользишь по упругому воздуху и опустишься на желтоватое плато, где ягод и кореньев куда больше, чем на Малом Диомиде. На востоке высился мыс Принца Уэльского. От созерцания этого простора захватывало дух, кружилась голова и думалось о том, какой ты маленький в огромном, сверкающем и бушующем мире. Вот он, этот домик, комната, в которой он жил, большая гостиная с широким окном, глядящим на Берингов пролив.

Перси отваживался изображать и живых людей, рисуя портреты матери, отца, соседей. Ибо Иналик был жив живыми людьми. Галерея портретов заняла несколько страниц альбома. Не было среди них лишь одного лица — лица Френсис Омиак… Хотя Перси видел ее везде. В каменных нагромождениях на северном мысе они играли вместе, прячась за темные, замшелые валуны. Бродили, взявшись за руки, у черты берегового прибоя, собирая выброшенных волнами мелких рыбешек, ракушки, обрывки морской капусты, дрова для костра. Подросши, взбирались по крутому склону на плато, воображая себя птицами, и мысленно улетали на мыс Дежнева или соседний остров Большой Диомид, путешествовали по дальним берегам Аляски, добираясь до ледяного мыса Барроу.

Незримое присутствие Френсис становилось таким мучительным, что Перси захлопывал альбом и спускался вниз, в бар, где всегда можно встретить земляка-эскимоса. Кроме них, частыми гостями этого бара были индейцы-атабаски.

Обычно Перси садился в дальнем углу и оттуда наблюдал за посетителями. Его узнавали, подходили, но многие, зная о том, что он был в госпитале, не угощали его, оставляя в одиночестве. Это тяготило Перси, и он тайком принимал небольшие дозы психогенного стимулятора, незаметно опуская таблетку в кофе. Прояснялась голова, уходили мрачные мысли, и жизнь больше не казалась беспросветной и унылой. В таком состоянии Перси грезил о том, как вернется на плато острова Малый Диомид, заработает еще денег и построит дом в Номе. Или купит готовый с видом на залив Нортон… Уговорит мать и отца покинуть Кинг-Айленд и переселиться к нему. Из Нома до Малого Диомида близко. Можно ездить на охоту. А то можно и возвратиться на Иналик. Старому Адаму одному скучно. Да и чего там охранять, когда никто не живет на острове? Может, открыть там туристский центр? Лучше развлекать туристов, чем жить на чужом острове. Он вернется, за ним другие. И снова заживет старый Иналик. А то вдруг произойдет невероятное: раздумают строить Интерконтинентальный мост! Кому он, в сущности, нужен? Велик ли будет поток грузов? Возят и так, без моста… Или случится какое-нибудь стихийное бедствие, землетрясение или что-нибудь еще…