Юрий Брайдер - Особый отдел и око дьявола

Не спуская глаз с окна, за которым творились ужасные вещи, Цимбаларь отдавал своим соратникам короткие распоряжения:

— Пётр Фомич, остаёшься здесь за старшего. Дом окружить и держать под неусыпным наблюдением. Твой первый заместитель Борька Ширяев... Ваня, жми в больничку за медикаментами. Возьми фельдшерский чемоданчик и побольше стерильных бинтов... Отец Никита, уговорите людей отойти на безопасное расстояние. Вальку от себя ни на шаг не отпускайте... Никому не курить... А я вместе с Лопаткиной побегу звонить в райцентр.

Но его планам опять не суждено было сбыться. Девчонка, изловчившись, цапнула свою мучительницу за палец и вырвалась на свободу.

В то же мгновение взвывшая от боли Изольда Марковна выронила из зубов ружьё. Грохнул выстрел, и к потолку взметнулось ревущее пламя.

Лезть в окно было бессмысленно — за ним бушевал ад. Оставалось надеяться, что внутренние перегородки задержат огонь хотя бы на десять-пятнадцать минут.

Цимбаларь вскочил на крыльцо и со всего маху ударил плечом в дверь, но та даже не дрогнула. На помощь ему поспешил Борька Ширяев, однако кованые запоры не поддавались усилиям двух здоровенных мужиков.

Тогда Цимбаларь выхватил пистолет, совсем недавно вернувшийся к своему законному хозяину, и всадил все пули в те места, где предположительно находились дверные петли. После этого проклятая дверь не продержалась и пары секунд.

В сенях было дымно, а на кухне уже вихрем вилось пламя, перескакивая с обоев на занавески. Цимбаларь бросился в комнату, где вместе с дочкой обитала Валька Дерунова. Ширяев скрылся в спальне стариков.

Дым ел глаза, но Цимбаларю случалось терпеть и не такое. Он заглянул под кровать, разворотил постель, выбросил из шкафа всю одежду, однако девчонки нигде не было. Он уже собрался продолжить поиски в другом месте, но внезапно услышал сдавленный детский кашель.

— Настёна, ты где? — закричал он.

— Ау! — девчонка выглянула из стоявшей на шкафу плетёной корзины, в которой, казалось, и кошка бы не поместилась. — Я здесь от Изольды Марковны прячусь.

Цимбаларь сграбастал девчонку в охапку и хотел было пробиваться к выходу, но все щели дощатой перегородки ярко светились, словно бы за ней разверзлась преисподняя. Схватив самое тяжёлое, что подвернулось под руку — кадку с фикусом, — он вышиб оконную раму, вытолкнул наружу девчонку, завёрнутую в полушубок, а следом вывалился сам.

Холодный снег и морозный воздух показались ему чуть ли не райским блаженством.

Сбылись мрачные пророчества Изольды Марковны — изба превратилась в костёр. Оказалось, что сорок литров керосина вкупе с немереным количеством сухой древесины вполне могли создать иллюзию небольшого катаклизма. Вдобавок ко всему в избе рвались ружейные патроны.

— Где Ширяев? — встав на ноги, спросил Цимбаларь. — Куда он опять запропастился?

— Как вместе с тобой в избу вскочил, так с тех пор и не появлялся, — отвечали мужики и уже начинали понемногу креститься.

— Цыганка ему смерть в огне нагадала, — сообщил оказавшийся рядом Страшков. — Стало быть, сбылось предсказание.

Но тут в проёме дверей, где оранжевой птицей билось пламя, проявился Борька Ширяев. В единственной руке он нёс старинную икону в золочёном окладе. Всё на нём горело — одежда, волосы и даже валенки, намокшие в разлитом керосине. Говоря высоким стилем, это был человек-факел.

Его повалили в снег, накрыли полушубками, кое-как сбили огонь, а потом оттащили подальше от пылающего дома. Теперь это был уже не человек-факел, а человек-головешка. Дымящаяся головешка.

Отдавая икону отцу Никите, он сказал, имев в виду, конечно же, Ложкина:

— Его любимая... Сошествие святого духа на архангелов... Последнее время только перед ней и молился.

Лицо Ширяева было чёрным, как у негроида из недавнего видения, а там, где кожа висела лоскутьями, проступала нежно-розовая, сочившаяся сукровицей плоть. Губы обгорели почти до дёсен, обнажив два ряда желтоватых зубов, и было совершенно непонятно, как он вообще может говорить.

С тех пор как Ширяев покинул горящую избу, он не издал ни единого стона, но когда с него попытались снять тлеющие валенки, дико закричал. Сейчас войлок уже составлял единое целое с его кожей и мышцами.

Ища взглядом священника, Ширяев попросил:

— Батюшка, слёзно тебя молю: отпусти перед смертью грехи. Излагать подробности сил нет. Давай уж лучше чохом. Боженька на тебя за это не заругается.

Отец Никита несколько раз перекрестил его и скороговоркой произнёс:

— Во имя отца, сына и святого духа отпускаю грехи рабу божьему Борису. Аминь.

Прочтя напоследок коротенькую молитву, он приложил к его обуглившимся губам крест.

— А-а-а, — застонал Ширяев — Слышу пение ангельское... Благодать нисходит... Теперь хочу с участковым поговорить.. Нагнись ко мне, майор.

Отказывать умирающему даже в мелочах непозволительно, и Цимбаларь послушно склонился над ним.

— Помнишь, я рассказывал тебе, как убил родного брата? — совершенно ясным голосом произнёс Ширяев. — Так это не единственное душегубство, вторым я запятнал себя... В девяностом году задушил на охоте Володьку Автухова, зоотехника. Потом его смерть на волков списали... А в позапрошлом году утопил в проруби бригадира... Опёнкина Антона Демьяновича... Еле-еле затолкал его под лёд, бедолагу.

— Зачем ты это сделал? — спросил потрясённый Цимбаларь.

— Повеление мне было... Свыше...

— От бога?

— Не кощунствуй... Дьявол меня с детства к рукам прибрал. Не могу его воле противиться... Вы все тоже умрёте... Видел сегодня четыре персоны, в бесовском наваждении явившиеся? Так это были вы... Учительница, фельдшер, ты и пацан... Приговор оглашён, а за палачами дело не станет.

— А ты не загнул часом? — терпимость ненадолго оставила Цимбаларя. — Ведь те персоны даже лиц не имели. В честь чего ты решил, что это были именно мы?

— Не каждому дано читать знамения зла... Кому вас узнать полагалось, тот узнал. Уж будьте спокойны.

Наклонившись к самому уху Ширяева, вернее, к жалкому огрызку этого уха, Цимбаларь спросил:

— Скажи мне, кто убил Черенкова?

— Не я...

— А кто?

— За других не отвечаю. Бог им судья.

— Относительно Черенкова тоже повеление было?

— Было... — Ширяев, до этого лежавший бревном, заёрзал. — Кажись, полегчало мне... Дайте испить.

— Нельзя вам сейчас пить, — запротестовал Кондаков, не отходивший от умирающего ни на шаг. — Давайте я вам лучше обезболивающий укол сделаю.

— Пусть попьёт, — сказал отец Никита, со скорбным видом стоявший неподалёку. — Теперь ему уже всё можно.

Из ближайшей избы принесли кринку парного молока. Борька сделал два глотка, поперхнулся и испустил дух.