Билл Болдуин - Легион Кэнби

— Н-но тогда было совсем другое. Я занимался с тобой любовью.

— Ты думаешь, я — нет? — спросила Тенниел, и ее брови сошлись на переносице. — Несколько лет я не открывала свою дверь никому. Много лет. И, позволь признаться, в ту ночь я нисколько не притворялась — ни одной минуты.

— Правда? — удивился Кэнби, застигнутый врасплох. — Я думал, проститутки не…

— Ошибаешься, друг мой, — заметила Тенниел. — Конечно, когда я на работе, то ничего не испытываю. Тогда проще сосредоточиться на том, что нужно клиенту, — получив это, он не только дает хорошие чаевые, но и приходит еще. Работа, Кэнби, работа. Но не с тобой.

Кэнби прижал руки к ушам.

— Боже мой, Тенниел, — выдохнул он, боясь поверить в то, что услышал. — Как могла ты так низко пасть? Глаза Тенниел сузились.

— Не смей меня судить! Тоже мне, моралист! — как плетью, обожгла его женщина гневными словами. — Ты спал когда-нибудь под мостом в середине зимы — потому что на другой ночлег не было денег?

— Э-э…

— Бьюсь об заклад, не спал, — продолжала она в ярости. — Ты понятия не имеешь, что значит быть нищим, слышать, как от холода плачет твой ребенок. Конечно, когда ты действительно дойдешь до ручки, то можешь поесть в бесплатной столовке — пойла, напичканного транквилизаторами, способными свалить и лошадь. Мы с Дамианом жрали это, когда не могли добыть милостыни или стянуть чего-нибудь, чтобы не умереть с голоду. А без жилья все быстро покатилось под гору. Очень скоро мы потеряли прежний вид — негде было помыться или постирать те вещи, которые у нас остались.

Тенниел содрогнулась, ее взгляд на минуту затуманился.

— Людям плевать на тебя, когда им кажется, что ты опустился и вышел в тираж, — им даже не хочется тебя видеть.

— Господи, — простонал Кэнби. — И что ты сделала?

— Ты имеешь в виду, как я стала проституткой? Кэнби смущенно кивнул.

— Да, — признался он, — пожалуй, я имел в виду именно это.

Тенниел цинично рассмеялась.

— Не красней, Гордон. Каждый, кто оказывается у меня между ног, в конце концов задает этот вопрос — должно быть, тестостерон или что-то вроде него…

— Прости, — сказал Кэнби. — Наверное, тебе было тяжело.

— На самом деле, — призналась Тенниел, — теперь, когда я оглядываюсь на тот день, все было просто. Я боялась, Гордон, жутко боялась. Просто до ужаса. Работы нигде не было. В один холодный день я увидела нас двоих в зеркале, когда мы поели в бесплатной столовой, и поняла, что дело плохо. Я едва стояла на ногах, Дамиан — тоже, а идти было некуда. Понимаешь, некуда. Тогда я увидела того пьяного — он смотрел на меня. Ну, ты знаешь, как смотрят, когда хотят от тебя кое-чего. До сих пор я всех отшивала, но этот держал в руке банкноту в пять кредитов.

Тенниел мрачно улыбнулась.

— Я просто обязана была заполучить эти деньги. Поэтому я отправила Дамиана обратно в столовую, а сама… подошла к тому человеку и спросила, не заплатит ли он мне пять кредитов. Несмотря на мой вид, он согласился наверное, действительно был сильно пьян. Мы зашли в проулок, и я наклонилась над мусорным баком, запах которого до сих пор меня иногда преследует. Мне было паршиво, зато потом мы с Дамианом впервые за месяц спали под крышей, а утром купили хороший завтрак.

Замолчав, Тенниел взглянула Кэнби в глаза.

— На следующий день я сделала то же самое — даже несколько раз. По пять кредитов с каждого. Я так жутко выглядела, что могла рассчитывать только на таких же бродяг, как я сама, но в конце концов у меня оказалось достаточно, чтобы вымыться и купить немного одежды. После этого я смогла брать больше за свои услуги, и… — Она развернула руки ладонями вверх. Вот и вся история. Извини, что тебе пришлось узнать ее таким способом.

— Ты тоже извини, — прошептал Кэнби. — Но, Господи, должен же быть какой-то выход!

— Шутишь? — спросила Тенниел. — Таким, как я, не дают пенсию — так же как и приличную работу. По крайней мере до тех пор, пока я не накоплю достаточно, чтобы сделать вклад. И поверь мне, я ни за что не позволю Дамиану вернуться на улицу.

Она вдруг прищурилась.

— Не знаю, заметил ли ты, Гордон Кэнби, мой друг, а иногда любовник, но в нашей несчастной Империи имеют цену деньги, и только деньги. Я намерена заработать столько, сколько смогу, и как можно быстрее — причем любым способом.

Сложив руки на столе, Кэнби долго смотрел на них, немного ошеломленный. За короткое время он немало узнал о жизни.

— Наверное, я вел себя совсем как дурак? Тенниел покачала головой.

— Не дурнее большинства, — возразила она. — И тебе действительно выпало узнать обо мне не самым лучшим способом.

— Да уж, — согласился Кэнби. — Не спорю. Тенниел посмотрела на его ужин.

— Ручаюсь, официант мог бы подогреть его тебе. Кэнби улыбнулся.

— Пожалуй, я и правда успел немного проголодаться. После этого пара под ручку отправилась посмотреть «Эскадру самоубийц», а затем провела остаток ночи в постели Тенниел. На следующее утро в отправлявшийся в Вашингтон поезд сел намного более счастливый — и мудрый — Гордон Кэнби.

— Проклятие, — пробормотал, обливаясь потом, Дэвид Лотембер. Огромный дисплей пространственного изображения, расположенный перед роскошным креслом, только что померк, продемонстрировав содержание картриджа капитана Воландера. На картридже были сняты члены пиратской шайки, которая всего два дня назад ограбила лайнер «Белой звезды» «Принцесса Доминик».

Не прошло и шести часов после приземления, как Воландер устремился прямо в Пентагон. Теперь он тоже сидел в комнате оценки ситуации — слева от Лотембера. Плюшевое кресло справа от него занимал Садир, Первый граф Ренальдо. Ни один, ни другой вовсе не выглядели довольными.

— Имперский скандал, вот что это такое! — рявкнул Воландер. Имперский скандал!

Его узкое молодое лицо исказилось от злости.

— Действительно скандал, ваша милость, — с огромным почтением вторил Воландеру Лотембер.

Наверное, Филанте ужасно переживает за сына. И простой смертный догадался бы, какой властью столь крупная величина, как Ренальдо, была вызвана в Вашингтон в шестичасовой срок.

Граф сидел на впопыхах подставленном кресле, как огромная раздувшаяся жаба. Со странной смесью страха и радости Лотембер заметил, что побагровевшей Ренальдо — слишком толстый, чтобы уместиться между мягкими рукоятками — неудобно ютится на краешке подушки. Похоже, это дурно скажется не только на настроении графа, но и на будущем министра.