Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса

Новый министр пожал узкими плечами…

— Интернационалист! В Органах с января двадцатого, членом Партии был аж с весны 1919, кооптирован туда как направленный… э-э-э… нашими немецкими партнерами… Звание старший лейтенант ГБ получил в прошлом году. Саран-Ошское УНКВД принял в начале 1932-го, за свои успехи был отмечен знаком «Почетный Чекист». Арестован только вчера…

— А вы? — остро посмотрел на собеседника Николай Иванович. Ему ОЧЕНЬ не понравилось упоминание собеседником… э-э-э… наших немецких партнеров… Некоторые вещи в ЭТОЙ стране лучше вслух не произносить, даже среди своих. Нет, особенно среди своих. Потому что предают только свои…

— Что, я? — не понял его собеседник.

— Вы что, тоже, интернационалист? — ядовито улыбаясь, спросил Николай Иванович.

— О, нет! Нет, я просто еврей… Родился, правда, в культурной и цивилизованной Риге, а не в этой поганой Срано-Рашке, в девятьсот втором… Фатер мой — золотарь, самый что ни на есть пролетарий. В Партии я с двадцатого, служил в комендатуре Ревтрибунала, «исполнял» черносотенское русское дерьмо, в Органах с января двадцать первого…

— Так какого же… — в сердцах аж задохнулся Сванидзе. — Зачем?! Вы, еврей, а значит, умный человек, зачем же вы сами полезли сейчас… именно сейчас! На эти галеры? Вы что, не понимаете, КАКОЕ сейчас время настает?

— Отлично понимаю! — с радостной готовностью отвечал сын золотых дел мастера. — Наше время настаёт! Я уже своих людей везде расставил, от Зуб-Поляны до Нижнего Ломова! Теперь-то мы их зажмём!

— Кого это, их?

— Ну, этих… антисемитов…

— А что, у вас… в Мордовии! действительно есть антисемиты? — не поверил Сванидзе.

— Будут! — убежденно заверил новый республиканский нарком.

Николай Иванович молча, долго и печально посмотрел на собеседника…

«Вот из-за таких, как ты, Сёма Вейзагер, шлемазлов, нас русские жидами и называют… Сидел бы ты тихохонько в замах у своего немецкого интернационалиста, делал бы за его спиной свой маленький еврейский гешефт, оставляя всю грязь на своем начальнике. Глядишь, Сёма, ты бы и жив тогда остался! А то, верно, ты скоро получишь сначала досрочно очередное звание, да вслед за тем скоренько и пулю в затылок… Да нет! Пули тебе так и так не миновать, уж больно ты, брат, информирован… В расход.»

Между тем, Сигизмунд Михайлович, конспиративно понизив голос, доверительно сказал столичному гостю:

— Вы ведь к нам заглянули проездом в Зону? А оттуда прямо, наверное, вернетесь в Столицу? Тогда настоятельно рекомендую посетить местную барахолку…

Николай Иванович презрительно скривил губу:

— Меня местные сувениры в виде лаптей и прочих продуктов кустарной промышленности не интересуют…

— Да что вы! Какие там лапти… Продают местные гои буквально за бесценок, за буханку хлеба всевозможную серебряную посуду, украшения, рублевские иконы, украшенные драгоценным металлом, золотом и серебром, драгоценными камнями, ордена и другие знаки отличия их поганых отцов и дедов — так сказать, семейные реликвии их былой отечественной славы… Также можно найти старинные мордовские национальные женские украшения, ожерелья, браслеты, кольца… И представьте! Все эти ценности валяются вперемешку вместе с шорным, сапожным, столярным и сапоговаляльным инструментом и даже с инструментом для плетения лаптей… Наши уже все приехали, антиквары из Москвы, Ленинграда и других городов, даже из Жмеринки! Просто глазам своим не верят! За всё бесценок скупается… Гоям, видите ли, хочется кушать… Ну, мы им дадим немножко ими же выращенного хлеба, ага!

— Почему они всё это не несут в скупочные государственные магазины, в торгсины? — брезгливо отвечал Сванидзе.

— Спрашивали мы их, и не раз! А они отвечают: что ты, что ты, родимый, там фамилию и адрес записывают, а потом с обыском приезжают и в казенный дом на казенные харчи сажают. А на кого же останутся семья и дети? Нет уж, лучше за бесценок отдать или пусть так добро пропадает, чем скитаться по тюрьмам и лагерям. И начинаются повествования, как вот на днях, где-то там, у таких-то был обыск, таких-то в тюрьму забрали, а других осудили, из лагеря письмо прислали, а такой-то пропал совсем без вести. Нет, нет, говорят, уж лучше так добру пропасть, чем в НКВД из-за него пропадать… Логично, конечно…

— Да откуда же у ваших колхозников ценности? — не поверил Николай Иванович.

— В прошлом разными путями и способами попали к ним в руки из господских и помещичьих имений, монастырей и церквей… Вот такой круговорот: сначала помещики грабили крестьян, потом крестьяне помещиков, а теперь мы — крестьян…

«Ох, Сёма, Сёма…» — вздохнул про себя столичный гость. — «Ты ведь и вправду получаешься сущеглупый дурак… На чужом горе счастья не наживешь! Тьфу ты, опять эта русская поговорка, ну что ты будешь делать…»

— Гроза будет…, — Филипп Кондратьевич задрал лицо к просвету сомкнувшихся над головой ветвей, сквозь которые было видно, как стремительно несутся рваные, зловеще подсвеченные сизые тучи. — Дождь пойдет, и смоет все следы…

— Товарищи…, — глухо и безнадежно произнес сержант ГБ. Потом поперхнулся, поднял горящие безумной надеждой глаза. — Товарищи… я знаю, что не в праве просить у вас помощи. Вы — обычные советские люди, и так уже сделали всё, что в ваших силах… Как смолгли, помогли следствию. Но я очень прошу вас: поскорей дойдите до станции! Расскажите там, что здесь произошло.

— А как же вы? — с отчаянным вызовом спросила Натка.

— А я попытаюсь их найти… — с безнадежной тоской пожал плечами чекист.

— Да зачем? Ведь у вас и оружия нет? — деловито поинтересовался Бекренев.

— Ничего! Подберу в лесу сук какой-нибудь… Хоть одного подлеца, да уж напоследок я приголублю… А затем, я им, гадам, скажу, что я буду в районе самый главный мент: они меня тогда сразу, поди, и не убьют? Да нет, конечно… Мучить непременно будут! Это и к бабке не ходи… Пусть уж тогда лучше мучают меня, чем какого-нибудь колхозника, которого я, сволочь, не смог защитить… Время-то оно глядишь, так и пройдет! А тут, может, оперативники со станции подоспеют, и по следам гадов найдут. Хотя бы потом…

— Как это, нет оружия? — воскликнула Натка, выхватывая свой грозный револьверчик. — Вот, есть! Только в него пули что-то не лезут, не знаю почему…

— Это затем, чтобы вы в кого-нибудь не пальнули. Уж больно вы, Наташа, сердцем горяча, мне иной раз рядом с вами бывает просто страшно! — деловито пояснил Валерий Иванович, протягивая один из конфискованных ещё на станции наганов, тот, который поплоше, отчаянно вцепившемуся в оружие чекисту. — Но все равно, двое против… Сколько там их, Филя?