Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

— Ты все же реши, как дальше. Мне скоро двадцать. Моя семья приходится Лисам родней — у нас тоже есть гордость. Да, я недостаточно блистательна для тебя, но ты дал слово моему отцу шесть лет назад.

— Слово подумать.

— Если тебе невыгоден брак со мной, скажи это. И я буду свободна.

Бусы из черных шариков, пахнущие холодно и резко, обвивали шею. Множество тонких прядей, перевитых искусно, аккуратно дремали в высокой прическе.

— Ты слишком смелая, Нису, — пренебрежительно голос звучит. — Ты приходишь ко мне, чтобы требовать ответа? Ты, женщина?

— Я женщина. Всего лишь. Но готова на многое — быть безмолвной, терпеливой, нести все, что смогу поднять. Только не хочу, чтобы надо мной смеялись, а потом считали никому не нужной старухой. Я ведь красива, Ханари. Я пока еще хороша.

— Разве?

— Ты сам признавал это.

— Возможно…

— Я не прошу у тебя любви. Я даже не прошу назвать меня женой. Просто скажи отцу, что все кончено.

— Думаешь, твой отец так легко откажется от своей заветной мечты?

— Ты не оставишь ему выбора.

— Я не решил еще, Нису. Может, я так и поступлю.

— А ты жесток…

— Нет. Просто мне все равно.

Она подняла пальцы к вискам.

— Я буду говорить с отцом сама.

— Он посчитает тебя дурочкой — если станет слушать. Ветерок взлетел, холодновато зашуршала парча — Нису ушла.

Они были с Иримэ в этот раз. Как-то не клеился разговор, и больше молчали. Женщина чуть улыбалась, думая о своем. Присутствие друг друга, даже молчаливое, не тяготило ни того, ни другую. Воздух, горный хрусталь, искрился, а края горизонта отливали опалом — скоро вечер.

На резном столике примостились чашечки драгоценного черного фарфора. Запах яблок доносил ветер — непонятно, ведь до конца лета еще далеко. Йири сидел, полузакрыв глаза. Хорошо… Неизменность. Все одинаково, все безупречно. Если и приносили перемены дни, не больше нового было в них, чем в змее, меняющей кожу. Вроде что-то меняется, но суть остается прежней.

— Ах, — вздохнула женщина. — Я люблю этот сад.

Он остался равнодушен к словам, но краешки губ дрогнули по привычке — готовность к улыбке.

— Я оставлю тебя, — она сделала последний глоток и поднялась. — Жаль, но мне все же приходится заниматься делами. Хотя я предпочла бы жить так, как ты.

Он только повел плечом едва заметно — у всех свои желания.

Иримэ ушла, легкими были шаги.

Теперь тихо было — только стрекозы гудели, да зелень беседки шелестела под ветром. А потом он увидел на дорожке человека, одетого по-военному — и одежда его отливала темно-красным. И взгляд — тяжелый и жгучий — был так знаком.

Ханари Асано приблизился на расстояние вытянутой руки — только тогда Йири склонил голову, приветствуя. Так и застыл.

— Посмотри на меня, — голос, как золото — блестящий, но холодный.

— Что вам угодно, господин?

Тот шагнул еще ближе, всмотрелся в глаза. Выдохнул:

— Небо… Есть ли предел? Ты был прекрасен тогда. Но сейчас…

— Что вам угодно?

— Кто ты? Человек или иное существо?

— Простите… — движение, чтобы выйти из беседки. Но рука Лиса преграждает дорогу.

— Отвечай.

— Вы не должны быть здесь.

— Неужто?

Йири отступает назад, к столику. Стрекоза влетела в беседку и кружит у рукава.

— Даже солнце позволяет смотреть на себя. А ты — нет? Я приехал к тебе.

Ханари снова подходит — и внезапно расстегивает заколку на его волосах. Йири не двигается.

— Ты сам-то понимаешь, какой ты? О, ты понимаешь. Поэтому — лед. Со всеми, кроме него.

Ханари перевел взгляд на чашку.

— Смотри, они совсем маленькие, верно? Их так легко разбить. Но каждая стоит больше, чем удержишь золота в руках. А сами — черные. Не самый добрый цвет. Беднякам не нужны подобные вещи, разве — продать. А такие, как я, хотят иметь лучшее, самое дорогое. Ради собственной прихоти не жаль ничего и никого. Ты понял меня?

— Да. Теперь уходите.

— Я уйду. Но такие, как я, могут пойти на многое даже ради минутного желания, красивой безделицы.

— Вы сознаете, кому не придутся по вкусу такие слова?

— Поступай как знаешь. Я же сказал — не пожалею ничего.

Он повернулся и вышел. Захрустел песок дорожки. Утка с недовольным кряканьем заплескалась в пруду.

…Не забыть день, когда впервые пришел в хранилище книг. До сих пор книги приносили ему — свитки, разрезанные на части и скрепленные вместе, в кожаных или матерчатых футлярах. А теперь он сам видел бесчисленные темные полки, где свитки лежали, или штыри, на которые были надеты свитки неразрезанные.

Хранители с поклонами подходили, спрашивали, готовые услужить. А ему стало страшно. В первый раз оценил пропасть между тем, что было, и тем, что есть. До того, как попал в дом Отори, он и книг толком не видел, хоть читать и умел. А сейчас — все сокровища перед ним, откровения мудрецов и поэтов, хроники — сразу не перечислить. Бери, все доступно.

Первым желанием было — убежать. Потом — пересилил себя, заговорил с хранителями, увлекся — и очнулся только, когда водяные часы увидел. Времени много прошло. Потом постоянно сюда приходил, хоть и не слишком это вязалось с обычаями. Сам разбирался, что где лежит, — не оторвать было. Про еду забывал. Когда звали — вскидывал голову, большие темные глаза удивленно смотрели, невидяще.

С головой зарылся в указы, свитки древних и современных историй, жадно изучал обряды, обычаи, верования и быт — все, что сопровождает человека с момента рождения до ухода в иные земли или же в пустоту. Он изучал свой народ и десятки других, и те, о которых десятком строчек упоминалось в летописях. Историю, веру и прочее, пытаясь понять, насколько разнятся люди между собой и что вообще есть люди.

Время прошло — пореже стал появляться, знакомиться с книгами предпочитал у себя. Но все еще сжималось сердце, когда в хранилище входил. Тихо тут было, как тени двигались служители знания — в темно-бордовом, и темно-красные кисти на занавесах покачивались, словно цветы полураскрытые, сонные.

А теперь вот — пришло время всерьез заняться тем, о чем узнавал развлечения ради. Не стихи и история, своды законов и положения о деятельности чиновников нужны сейчас.

«Ты и так знаешь большую часть моих секретов. Нет смысла скрывать от тебя остальное».

За этими словами последовали три месяца, когда его бросало то в жар, то в холод. Наблюдая за работой канцелярии, разбирая бумаги, слушая указания, он терялся в этом потоке. Пробовал заикнуться о том, что не справится, что даже мелкие чиновники из провинции больше подошли бы тут.

«Чиновников и без того толпа, — последовал ответ. — А ты знаешь меня. И главное, я знаю тебя — и доверяю».